Алкоголик. Эхо дуэли
Шрифт:
В детстве Лермонтов страдал «худосочием» и «повышенной нервностью», переболел корью в тяжелой форме, после которой три года не мог встать с постели. С точки зрения психического здоровья он обладал очень нехорошей наследственностью. В роду Лермонтовых и Арсеньевых было много больных психическими отклонениями и неврозами, а также просто вспыльчивых, упрямых и несдержанных личностей. Вот какую характеристику дал Михаилу его родственник Арсеньев: «Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою и колкими, часто очень мелкими
Часто у Лермонтова случались приступы тяжелой, «черной» меланхолии, тоски, страха смерти. Он по нескольку дней мог не выходить из комнаты, лежать в молчаливом оцепенении. Читать и писать в эти дни он не мог, разговаривать и общаться ни с кем не желал.
Молодой юнкер Лермонтов получил открытый перелом «кости ниже колена» Кость плохо срослась, правая нога осталась деформированной, и Михаил в дальнейшем сильно прихрамывал. Лермонтов имел маленький рост, некрасивую фигуру, с очень большой головой и непомерно широким туловищем, страдал хромотой, грудная клетка была деформирована.
Из-за некрасивой фигуры соученики по Московскому Благородному пансиону называли Мишу «лягушкой», а в школе юнкеров он имел прозвище Маёшка (по имени горбатого уродца – персонажа французской литературы Mayeux). Он вполне осознавал свою непривлекательность и страдал от этого. В повести «Вадим» он воспроизвел себя в горбатом Вадиме, детально описав страдания урода, которого не воспринимает любимая им молодая особа. На неказистую внешность Лермонтова указывали многие его современники.
Иван Тургенев писал: «В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое. Какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз… Вся его фигура, приземистая, кривоногая, с большой головой на сутулых широких плечах, возбуждала ощущение неприятное…»
Как выразилась дальняя родственница Лермонтова, Анненкова, «душа поэта плохо чувствовала себя в небольшой коренастой фигуре карлика».
Самое загадочное в дуэли – повод, сделавший ее смертельной. Были ли это шутки о длинном кинжале Мартынова? Что в этом такого? Даже если шутки и произносились при дамах, могли ли они стать достаточным основанием для смертельных условий поединка? А ведь они оказались именно такими. Значит ли это, что реальным поводом для дуэли было нечто другое?
Лермонтов не хотел дуэли, но принял вызов Мартынова, не имея к тому причин, но уступая законам сословной чести. Он и стрелять-то не хотел…
И Мартынов совсем не выглядел злодеем. Да и Лермонтов, судя по всему, относился к нему скорее по-приятельски.
Потом наступает то дождливое, то солнечное, неспокойное утро 15 июля, полное предчувствия беды. Противники и секунданты оказываются на месте поединка, над Бештау гремит гроза, со стороны Пятигорска валит черная туча. По взаимному согласию они собираются кончить дело до дождя. Секунданты отмеряют шаги: пятнадцать – в виде барьера и еще по десять в разные стороны. Лермонтов неподвижен. Затем поднимает пистолет, как положено, дулом вверх. Мартынов сбрасывает на землю белую черкеску, остается в черном бешмете, чтобы меньше выделяться на фоне кустов,
Начинается поединок.
По Дуэльному кодексу после команды «Сближайтесь!» противники имеют право опустить пистолеты и один из секундантов начинает отсчет времени, примерно по полминуты на каждый счет: «Раз… два… три». В течение этого времени противники, подойдя к барьеру или на ходу, имеют право обменяться выстрелами. Если кто-то оказывается ранен первым, он получает право вызвать своего противника на барьер. После счета «Три!» дуэль прекращается и начинается снова, если на то была договоренность противников.
Лермонтов, принимая из рук секунданта пистолет, говорит: «Я в этого дурака стрелять не буду». Он остается при счете «Раз… два… три» неподвижен и все так же с поднятым дулом пистолета.
Мартынов целится в Лермонтова по-французски – повернув пистолет вбок. Счет продолжается. И после «два…» уже звучит «три!», прекращающее дуэль. И раздается выстрел.
Чей?
Мог ли Лермонтов после счета «три» выстрелить в воздух?
По Дуэльному кодексу стрелять в воздух имел право лишь тот, кто уже выдержал выстрел противника, иначе его сочли бы уклонившимся от дуэли.
Но до счета «три» Мартынов медлил, а после счета «три» первая фаза дуэли заканчивалась, надо было перезарядить пистолеты и все начинать сначала. А Лермонтов даже в мыслях не собирался убивать Мартынова и после счета «три» вполне мог разрядить свой пистолет в воздух.
Как показало следствие, пистолет Лермонтова оказался все-таки разряжен. Один из секундантов заявил на следствии, что сам разрядил его, выстрелив в воздух после того, как все было кончено.
31 июля был день рождения матери Николая Мартынова. Она была в большом горе: сын ее застрелил на дуэли Лермонтова. Сын сразу же написал матери из Пятигорска. Написал, как пишут матерям, – вполне откровенно. А мать пересказывала эту дуэль фактически со слов сына, говоря о Лермонтове: «Он трус был. Хотел и тут отделаться, как прежде с Барантом, сказал, что у него руки не поднимаются, выстрелил вверх, и тогда они с Барантом поцеловались и напились шампанским. Сделал то же и с Мартыновым, но этот, несмотря на то, убил его…»
Лермонтов обладал необычайным даром предвидения. Он пророчески писал: «Умереть со свинцовой пулей в сердце стоит медленной агонии старца». Сохранился и его рисунок, изображающий двух дуэлянтов, стоящих почти рядом, один из которых выстрелил в другого, а тот качнулся с пистолетом в руке у пояса, направленным дулом в сторону.
В ранней юности Лермонтов написал странные стихи:
Кровавая меня могила ждет,
Могила без молитв и без креста.
Предсказание его сбылось. Тело его было предано земле без молитв и без креста. Убитые на дуэли приравнивались к самоубийцам.
Единственное, чего добились друзья, так это разрешения вырыть могилу на кладбище, а не за его пределами. На могилу его положили продолговатый серый камень, начертав на нем имя.
Бабушке долго не сообщали о гибели внука, а когда она узнала, с ней случился удар. Веки ее от слез опускались так низко, что их приходилось приподнимать руками.
В конце 1841 года бабушка обратилась с прошением на имя императора о разрешении перевезти прах внука из Пятигорска в Тарханы.