Аллилуйя женщине-цветку
Шрифт:
— Именитый гость, нас уже охватывает сон. Позвольте погасить свет. Добрых вам сновидений!
Не успел я заснуть, как принялся читать во сне китайские эротические тексты, знакомые мне по книге Роберта ван Гулика.
Желтая книга гласит: «Распахните дверь жизни, обнимите в себе дитя Посвященного. Заставьте играть вместе дракона и тигра по правилам ласкания, изложенным за номерами 3, 5, 7 и 9, соедините земную и небесную нити. Откройте Красную дверь и введите туда Нефритовый стебель. Ян вообразит себя матерью Инь, белой, как нефрит. Инь вообразит себя отцом Яна, лаская
Икинь говорит: «Если два человека охвачены одним чувством, они переломят железо. Если два человека разговаривают на языке одного чувства, их слова разнесут аромат орхидеи».
Учитель Туньсян говорит: «Исследования показывают, что имеется лишь тридцать основных позиций для совершения полового акта. Если пренебречь малосущественными подробностями, то все эти различные позиции и телодвижения по сути дела одинаковы, но вместе с тем они заключают в себе решительно все возможности. Изобретательный читатель может углубить каждую возможность и исчерпать ее до дна».
Чтобы совершить упомянутый акт с Силуан в спальном вагоне скорого поезда Нанкин — Кантон, я отобрал, опять-таки во сне, три из позиций, любезно предложенных учителем Туньсяном.
Позиция девятая: Мартин-рыбак.
Девушка, откинувшись на спину (в направлении движения поезда), держит каждой рукой каждую из своих ног. Писатель становится на колени, слегка раздвинув их, и обхватывает девушку за середину туловища. Затем он вводит Нефритовый стебель между Струн Лиры, пошевеливая ягодицами как негр, родившийся в рубашке на Гаити.
Одиннадцатая: порхающие бабочки.
Лежа на спине (в направлении, противоположном движению поезда), писатель раздвигает ноги. Девушка сидит на нем, тоже раздвинув ноги, лицом к нему, уперев ступни в спинку дивана, и активно движется, поддерживаемая его руками. Тогда писательский Горный пик отворяет Драгоценную дверь.
Двадцать четвертая: птичка из жарких стран.
Писатель усаживается на диван, раздвинув бедра и согнув колени, как делает портной. Он просит Силуан присесть к нему, лицом к лицу, и протискивает Нефритовый стебель в Драгоценную дверь. Писатель крепко обхватил руками стан золотистого фазана. Он работает самозабвенно и рьяно, как крестьянин, взрыхляющий осеннее поле. Две сказочные горы, Шуаньцу и Тьентинь, где обитают китайские бессмертные боги, трутся друг о друга до тех пор, пока не рушатся к стопам изумленных бессмертных.
В субботу утром, когда мы уже вернулись в Пекин, я сразу понял по радостному выражению физиономии Силуан, что у нее припасен для меня секрет величайшей важности. Неужто она все это время ждала моего завтрашнего отбытия, чтобы сообщить приятную вещь?
— Именитый гость, меня разбудил звонок из Центрального Комитета. И знаете, что мне сказали?
— Не имею ни малейшего представления.
— Обещаете никому не проговориться?
— Голову даю на отсечение!
— Сегодня днем, в пять часов, наш горячо любимый кормчий примет вас, именитый гость! На приеме будут присутствовать товарищи министры Чжоу Эньлай, Чжудэ, Чэньи. Тысяча поздравлений, высоко, высоко именитый гость!
— Рад разделить с вами такую честь.
— Это лучший день в моей жизни. И этим я обязана вам! Я впервые увижу так близко наших главных руководителей. За это я готова для вас на все, на все, на все!
Слезы стояли у нее в глазах. «Вот сейчас, — подумал я, — подхватить ее на руки и понести в спальню». Но мое желание было упреждено и пресечено восставшей из моего сна олицетворенной идеей Мао Цзэдуна, которая встала, как
В одном из залов бывшего императорского дворца нас ждали герои Великого похода: Мао Цзэдун, Чжудэ, Чжоу Эньлай, Чэньи. В голосе Чжудэ звучала успокоительная доброта. Черты лица Чэньи напомнили мне умилившего меня будду в пагоде в Ханчжоу. Чжоу Эньлай обладал обаянием романтического актера из первых звуковых фильмов. Что же касается идеи Мао Цзэдуна в ее живом обличье, то я с удивлением обнаружил у Мао загорелый оттенок кожи, приветливость и добродушие селянина и бородавку на подбородке.
Я лицезрел великих заступников и утешителей, которые видели за слепых, слышали за глухих и произносили речи, истолковывая молчание миллиарда немых. Слушая их, охотно веришь, что они обладают могуществом нового Сына человеческого, стремящегося развить у всех людей их единственно достойную способность — очаровывать и восхищать друг друга. Но за два часа, что я пребывал в их компании, меня постепенно, но все сильнее принялась сверлить одна мысль, которая подпортила радость дружеской беседы: эти высшие деятели выглядят простецкими и добродушными; но если они оказались в силах помешать моей крови обрести свои двадцать лет под солнцем Силуан, то, значит, они способны на все и могут все. Как в шекспировском датском королевстве, неладно что-то в их революции. Такое ощущение так и не покинуло меня, когда Чжоу Эньлай поднял тост за мое здоровье.
— Именитый гость, — сказал он (к неописуемой радости Силуан), — путешествуя у нас, вы повсюду оставили впечатление о себе как о писателе, поэте, истинном друге нашей страны. Мы все здесь поэты (мимолетный взгляд в сторону польщенного Мао, пишущего стихи). Позвольте поднять бокал за ваше здоровье и за солидарность борющихся народов мира. Пей до дна!
— Пей до дна!
Для фото на память Мао взял меня за рукав и поставил справа от себя. Золотистый фазан, предвещающий радость, глядела на нас в исступленном восторге.
В воскресенье в Пекине стояли холода, но было сухо и солнечно. В аэропорту меня провожали представители организации, пригласившей меня сюда на шесть недель. Перед самым отлетом один из них попросил меня высказать в одной фразе или слове мои впечатления. Что думает о Китае именитый гость, покидая его?
Все мои впечатления от увиденных людей и вещей, конечно же, перемешались и запутались. И вместо слов я вытащил из портфеля розу, спрятанную перед выходом из гостиницы. Я протянул ее Силуан. В глазах ее еще не исчез отпечаток общения с проводниками маоцзэдуновской идеи, и с такими глазами девушка подарила мне легкий, но долгий поцелуй, коснувшись моих горячих губ путешественника, скитальца.
Рождество в Мон д'Арбуа
В конце 1948 года, за неделю до Рождества, парижский поезд доставил меня рано утром на вокзал Файе в долине Арв, в Верхней Савойе. Я взял такси до Сен-Жерве-ле-Бен, а затем добрался по канатной дороге до Мон д'Арбуа, где находилось шале «Камин фей». Этот деревянный домик принадлежал родителям Армана Массиньи, моего товарища по факультету. Дела задержали его в Париже, и он любезно передал мне ключи.
Я уже бывал на этом курорте. В прошлую зиму я остановился в гостинице «Мон-Паккар». Хозяйка была дочерью старого проводника, очень уважаемого во всей округе. Хотя он и носил с далеких времен не доходившее до его ушей прозвище «отменный рогоносец», но это был отличный «белый» добряк и действительно отменный наставник в искусстве лыжного спорта. После пятнадцати выходов в его сопровождении я вполне прилично ходил и съезжал на лыжах.