Алло, милиция? Часть 3
Шрифт:
— Неожиданных, но не бессмысленных. Я не про слово на букву «икс». Про возвращение в Первомайский. Не вернусь. Оно мне надо?
Вильнёв на миг опешил. Потом припомнил «убойный» аргумент.
— У тебя выбора нет. Ты в следствии по распределению. Два года оттруби, потом — на все четыре.
— Уже нет. Утром метнулся в кадры министерства, мне отдали трудовую книжку с вчерашней датой увольнения и выписку из приказа. Представь, даже обходной не потребовали, так горели желанием от меня избавиться. Оттуда заехал в Министерство образования и получил новое распределение — юрисконсультом в филармонию. С понедельника приступаю. Девяносто
Разумеется, Егор врал. Копию приказа и трудовую получил, это правда, относительно филармонии только наводил справки, зная раздражение Элеоноры по поводу вольного образа жизни музыкантов.
Вильнёв проглотил содержимое второй рюмки, не дожидаясь напарника. Помолчал, переваривая услышанное.
— Тебя ведёт не обида. Знаю, ты циник почище меня, хоть пацан по возрасту. Пошлёшь подальше любого, никогда за место не держался. Афганистана не боишься, тем более сейчас, когда прорезались покровители, раздавившие Жабицкого как сапог лягушку. Работал не за зарплату. Вижу, что у тебя ещё не перегорел гнев на подлецов, сам такой был, и Сахарец, и другие ребята. В общем-то, и остались, только эмоции держим. Вот Сашу, правда, пробивает, тогда хватается за сердце.
— И что?
— Ты — первый следователь на моей памяти, кто с азартом вгрызается в раскрытие. Остальные изо всех сил стремились пересесть с глухарей на живые дела с известными злодеями, там работа понятная — законопатить гадов в тюрьму. Не нужно исписывать тонны бумажек на тему «не представилось возможным». Как «следователю уголовного розыска» тебе цены нет.
— Есть. И она слишком высока, — Егор опрокинул, наконец, свою рюмку. — Прикинь, какие рычаги сработали, чтоб Москва построила нашего министра как пацана, поставив в позу профессора Рачковского. Причём, от тебя узнаю от первого. Кстати, не розыгрыш?
— Наглец! Обижаешь?
Из того же портфеля, хранившего пузырь, Вильнёв извлёк папку. Оттуда — приказ на министерском бланке, подтвердивший его слова, только был упомянут ещё Папаныч и несколько других сыщиков. Очевидно, что награждение одного только следака с мотивировкой, принятой для поощрения розыска, выглядело странно, и Чергинец быстренько вписал четверых своих.
— Херово.
— Ну что ещё?! — не утерпел капитан.
— Министру могли приказать только из двух кабинетов — Федорчука или отдела административных органов ЦК КПСС, кажется, так это называется. Теперь представь, кто лично отдал приказ союзному министру или административному отделу. Гэбешники, которым я помог схватить комсомольского наркоторговца, получается, вышли на самого Андропова — через своё начальство. Представь, какого калибра эта пушка. Израсходованный снаряд стоит — что тонна золота. И я по гроб жизни буду обязанным КГБ за заступничество. Придётся давать подписку о сотрудничестве, от чего я отбрыкивался. Услышав у Сахарца анекдот про Андропова или даже Ленина, немедленно буду корябать донос. Участвовать в их махинациях, среди которых замена музыканта, чтоб его арестовали за кулисами, просто невинная игра в песочнице. Поверь, за месяцы работы по Бекетову и по взрыву в гастрономе я насмотрелся на них и мечтал свести общение с конторой до минимума. А ты меня толкаешь целоваться с ними взасос.
Вильнёв опешил.
— Я думал, у тебя с ними шоколад.
— Так задружись с
— Спасибо. Не буду, — капитан налил по третьей.
— А меня почему к этому толкаешь? Поэтому — за здоровье. Но не за моё возвращение в Первомайку.
Закинув в рот кусочек рыбки, Вильнёв поднялся.
— Хорошо, что машину не отпустил. В общем, ты подумай, дверь не закрыта. Твоё удостоверение у меня, хоть сейчас отдам. А даже если не решишь возвращаться, заходи просто так. Что касается КГБ… У тебя есть талант, которого нам не хватает — послать нах всех и вся, если считаешь себя правым. Их тоже пошлёшь, независимо от калибра пушки.
Через пять минут после отъезда «волги» раздался телефонный звонок, в трубке звучал голос Аркадия. Ещё бы каплю паранойи, и Егор вообразил бы, что «семёрка» КГБ ведёт за ним наружное наблюдение. Уж слишком время совпало.
— Добрый вечер. Вильнёв должен был привезти тебе приказ о восстановлении в МВД.
— Привёз.
— Отлично. Завтра отметься на службе, забери удостоверение и пулей лети к нам. В штатском. Дело с великокняжескими детишками набирает обороты. Создаётся оперативно-следственная группа из милицейских, наших и прокуратуры. Пока.
В трубке — гудки. В отличие от Вильнёва, Аркадий не тратил время на уговоры. Приказ — и точка. Как ослушаться людей, имеющих, пусть опосредованно, выход на самого Андропова?
х х х
Заместитель прокурора Минской области курировал, в числе прочего, надзор за следствием и дознанием в УВД Миноблисполкома. Менты между собой ласково называли это подразделение прокуратуры «отдел по борьбе с милицией». Каждый раз, заходя в соответствующий кабинет в Первомайской прокуратуре, хотя бы за банальной санкцией на обыск, Егор чувствовал дискомфорт. Этот чиновник, пусть гнобил милицию в другом регионе, обладал неизмеримо большим влиянием, чем районный, поэтому заранее внушал дискомфорт градусом выше.
Улучив момент, когда неприступная секретарша в общей с прокурором приёмной уплыла в сторону туалетов с чайником в руках, следователь постучался и открыл дверь.
— Пётр Семёнович! Следователь Евстигнеев, Первомайский РОВД. Необходимо побеседовать по факту гибели вашего сына.
Он махнул коркой, возвращённой лишь пару часов назад.
У сидевшего за столом высокого мужчины лет сорока дрогнули руки. Он уронил какой-то документ на стол перед собой. С момента обнаружения парня повешенным прошло восемь дней. Человек явно хотел спрятаться и забыться в работе.
Это не угнанная «ласточка»… Семнадцатилетний юноша, впечатлительный, нервный, отличник, легко поступивший на первый курс благодаря золотой медали, был единственным отпрыском этого советника юстиции, надеждой, перспективой. Так нельзя. Ещё в московской семье Егор знал, сколько всего сходится и сводится, если ребёнок у родителей один. В этой реальности вроде бы имел сестру, никогда воочию не виданную…
И конечно, совершенно недопустимо, чтоб родители хоронили своих детей.
На чисто выбритом лице хозяина кабинета залегли глубокие складки, под глазами — тени. Отец страдал, терпел, не выпячивал муки на всеобщее обозрение, но и скрыть был не в силах.