Альма
Шрифт:
Получается, французам у Альматамака русские противопоставили вполне французскую манеру воевать. Очевидно, отсюда и сравнительно небольшие потери в батальоне. В конце концов, это не его задача — стоять насмерть.
Начало конца
Хотя в сложившемся на поле боя положении нужно было действовать и действовать, именно с этого времени князь, кажется, делает всё, чтобы сражение было проиграно. Когда уверенность французов в успехе сильно колебалась, он абстрагируется от происходящего и в виде стороннего наблюдателя разъезжает по полю, предоставив командование частным командирам. Встречаемых
К этому времени русская артиллерия перестала быть хозяйкой поля боя. Французы подняли на плато всю артиллерию двух дивизий и одну из конных батарей, доведя их общее число до семи. Первым почувствовал перемены Минский пехотный полк: «…сильный анфиладный огонь артиллерии и пехоты дал другой поворот сражению…» — это перед минцами развернулась первая из батарей Канробера, приведенная Хугенетом.
В наиболее досаждавшей французам легкой №4 батарее было выбито не менее половины орудийных расчетов (48 из 100 человек), больше половины лошадей, но на просьбу, направленную командиром батареи полковником Кондратьевым генералу Куртьянову выделить хотя бы взвод для помощи артиллеристам, был получен категорический отказ. Понимая, что, оставаясь на этой позиции, он может вслед за людьми потерять и пушки, командир батареи начал отводить их назад. Чувствительные потери понесли артиллеристы легкой №5 батареи, страдавшие от огня неприятельских стрелков.
Понеся значительные потери, два русских полка (Минский и Московский) вместе с артиллерией вынуждены были отойти на 400–500 метров, прикрывшись местностью. Их позиции были немедленно заняты французами.
Перед этим Брестские и Белостокские резервные батальоны при появлении перед их фронтом противника незамедлительно начали отступление к Телеграфной высоте. На это их спровоцировало не только бессмысленное, как казалось многим, стояние под пулями (на самом деле их никто и не видел за дымом от горящей деревни), а в большей степени то, что в момент атаки дивизии Канробера и подошедшей дивизии принца Наполеона генерал Кирьяков (тот самый, который, по укоренившейся легенде, все сражение просидел в овраге, горюя об убитой под ним лошади) развернул непонятно откуда появившуюся у него Донскую батарею Ягодина, открывшую огонь в том числе поверх голов резервистов, и без того до предела напуганных происходящим и, судя по их действиям, находившихся в полной растерянности.
Досадно, что именно в это время отходившие стрелки поручика Култашова, уже штыками и прикладами отбивавшиеся от наседавших на них французов, пытались отойти к Брестскому полку, надеясь вместе с ним отбить атаку противника. Когда же Култашов дошел, наконец, до брестцев и, пытаясь зацепиться за них, развернул своих стрелков против французов, Брестский полк, как говорит «История Московского полка…», «…счел необходимым отступить, оставив московцев одних защищать эту позицию…».
Еще раз скажем слова благодарности поручику Култашову, одному из безвестных героев Альмы, у него хватило самообладания не броситься вслед за уходившими резервными батальонами. Может быть, только благодаря ему и его стрелкам молот французской атаки не обрушился на остальные батальоны московцев, давая возможность произвести перестроения.
Ну и несколько слов вслед покидавшему своих солдат генерал-майору Куртьянову: оказавшись тяжело раненым, он ушел на перевязочный пункт и больше его никто на Альминском поле не видел. Общее командование Московским пехотным полком принял на себя командир 3-го
Но пока еще Соловьев этого не знает. 3-й батальон Московского полка, не успев выйти к своему полку, был вынужден занять обособленную позицию восточнее Телеграфной высоты{478} — и «…правый фланг Московского полка оказался обнаженным, вследствие чего полк должен был еще податься правым флангом назад».{479}
Московский полк управлялся только формально. Каждый батальон действовал сам по себе и только по разумению батальонных командиров. Иногда и этот уровень управления разрушался, приводя к необъяснимым последствиям. Когда во время отхода в район телеграфа унесли на ружьях раненого командир 4-го батальона Московского пехотного полка майора Гусева, и командование перешло капитану Жохову, то, по воспоминаниям Бейтнера, последний начал «…уговаривать всех спешить уходить».{480}
Вот тут нам и будут особенно интересны воспоминания одного из тех, кто был в этот день в строю Тарутинского егерского полка и являлся не только очевидцем, но и участником происходившего. Речь идет о капитане Ходасевиче, много и часто цитируемом до сих пор. Но теперь настал, как говорится, «момент истины».
Со своего места в строю батальона, которым командовал майор Ильяшевич, капитан видел в основном движение британской пехоты. Сначала ничто не предвещало беды. Разгорелся Бурлюк — и внезапно перед батальоном показались группы пехотинцев, отступающих в беспорядке, это были солдаты бригады генерал-майора Аслановича. За ними отходили и два московских батальона — 1-й и 2-й.{481}
Вид резервных батальонов привел к первым вспышкам паники в рядах тарутинцев. Все считали, что сражение уже проиграно и о них забыли.
Почему?
Отчего резервные батальоны оставили свои позиции? Ответ на этот вопрос не может быть однозначным. Война — очень жестокая вещь, со многими непредсказуемыми психологическими факторами. В какой-то момент психика солдат резервных батальонов оказалась надломленной, и они не помышляли более ни о чем, как поскорее убраться с этого страшного поля…
Не смог справится с ситуацией и генерал-майор Асланович. «…Хотя резервные батальоны перед нами подвергались жестокому обстрелу, они оказались в таком беспорядке, что начали отступать без каких бы то ни было приказаний, а всего лишь по усмотрению их генерала Аслановича, которому нет извинений, в отличие от подчиненных ему новобранцев. Он дважды подъезжал к нашему генералу Кирьякову с просьбой о поддержке».{482}
Кстати, та самая артиллерия, стрелявшая рядом с ними, не самая ли лучшая поддержка?
Оправдывая брестцев и белостокцев, часто приводят аргумент, что будучи вооружены устаревшими ружьями, они просто не могли сдерживать французов, находясь под выстрелами на открытом склоне. Бесспорно, это так. Как и совершенной правдой является то, что на Альме пришла расплата за попытку превращения резервных и запасных бригад в полноценные боевые части. Великий Леер не мог сделать ничего, кроме как констатировать с горечью: «…наши запасные и резервные бригады в Крымскую кампанию — бригады лишь по названию, а в сущности полки… отличались крайней неудобоуправляемостью и представляли собой вполне анормальные тактические организмы».{483}