Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н. А. Некрасова, 200 лет со дня рождения. 2 часть
Шрифт:
Сегодня игра
Долгожданный треск светофора. Начинаю движение, перехожу. Встречный поток людей проталкиваю плечами. Навстречу плывут злые, обиженные глаза, серые и безвольные. Идут вперевалку, шатаясь, как неваляшки, перешагивая через выступы пешеходного перехода. Треск светофора мельтешит. Ускоряю шаг, прыжки. И он окончательно замолкает.
После него слышится медленный твёрдый бой сердца. Сильный и напористый. На каждый удар – шаг. Выдох – на левую ногу. Сегодня игра. За стуком сердца просачиваются слова, исходимые откуда-то изнутри, – сегодня
Мы спустились на первый этаж, в коридоре суетились люди. Вахтёр тащил на себе запылённые носилки. Зрители пугались, прижимались к стенке и увлечёнными глазами, с разинутыми ртами наблюдали за развязкой. Наверное, они не пожалели, что пришли.
Майк лежал на площадке. Я заметил его незначительные изменения. Подвёрнутая нога чуть выпрямилась, но не до конца. Правой рукой он держался за голову, под которой виднелась красная лужица. Судьи беспомощно обступили его с разных сторон, смотрели на всё ленивыми, грустными глазами и без конца повторяли: «Нужны носилки, нужны носилки».
Команда соперников отошла к себе на скамейку, старалась не смотреть в ту сторону и пила из бутылок воду. Их тренер нервничал, тревожно мотался взад-вперёд, трепал себя за волосы, тёр шею…
Вахтёр помогал Лысу правильно уложить на носилки Майка. Я и забыл, что Лыс учился на врача. Профессиональной рукой он щупал пульс, заглядывал в зрачки и не показывал вида, что всё очень плохо. Он его подбадривал и просил сказать, что тот чувствует. Майк синими губами хватал воздух, и изо рта у него вылетали хриплые, скрипучие звуки: «Ничего, ничего не отдам, не отдам».
«Стёп, помоги мне», – крикнул мне Лыс. Я взялся за задние ручки носилок, он – за передние. На выходе Лыс повернулся в сторону скамейки противника и бросил им, что он о них думает: «Бараны, б… ь». (На самом деле на их форме были нарисованы бизоны.)
Их тренер остановился, секунду подумал и с хмурым взглядом продолжил нервный шаг.
Пока мы шли, рука Майка свесилась и слегка подскакивала.
Мы зашли в раздевалку. С моих времён она изменилась. Стала чище, просторнее. Провели вентиляцию, поставили шкафчики по всему периметру.
Лыс положил Майка на скамейки в центре комнаты и сказал мне приглушить свет. Да, сейчас по сравнению с моим временем в раздевалке было ослепительно светло.
Лыс обследовал тело Майка, руководил растерянной медсестрой, отборно ругал её. Майк, мне казалось, потихоньку приходил в себя, стал более вразумительно стонать, и в его глазах появлялся фокус. Вдруг он стал не отрываясь смотреть и слабым полусогнутым пальцем указывать на меня.
– Тише, тише. Куда собрался? Лежи. Хватит, сегодня игра твоя закончилась. А ты чего стоишь? – повернулся Лыс ко мне. – Скорую вызывай. Эти наверняка забыли.
Я достал телефон. Лыс что-то вкалывал Майку, медсестра накладывала шину на его колено. Когда она начала бинтовать, я заметил, что нога сына посинела. Словно тёмное ледяное море. Этим коленом он сломал планшетку тренера.
Пока звоню, прислушиваюсь к звукам за стеной. Глухо, доносится только
После сирены долетают писклявые крики детей. Ярое завывание тренера… Трибуны зависли в немом безмолвии. Звуки игры закончились.
Мы переглядываемся с Лысом, читаю в его глазах понимание и одновременно недоумение.
Майк лежит расслабленно, правой рукой закрыл глаза. Я хочу взглянуть на него, поддержать его, понять, что он чувствует… Давно мы не виделись. У него появился легкий пушок на верхней губе. Хочу прикоснуться к его руке. Вернее, я понимаю, что он чувствует, я хочу поддержать его в его первом обидном поражении. На некоторую долю, можно сказать, мы стали ближе, роднее. Я хочу поздравить его с новым опытом, важным и неизбежным. Делаю пару неловких шагов к нему и останавливаюсь… Пристальнее вглядываюсь в него и замечаю, как слеза скатывается по его щеке тонкой прозрачной струйкой. На сегодня игра была закончена. И кажется, что не только на сегодня.
В раздевалке появились медики. Коротко похвалили работу Лыса, взялись за носилки и понесли. Лыс вдогонку им что-то говорил, расталкивал всех и шёл следом за пострадавшим. Майк лежал в той же позе, правой рукой закрывал глаза, а левая свешивалась и подскакивала. Мне показалось, что чересчур безвольно.
Я шёл позади них. Заглянув в зал, заметил табло – 88:87 (как же быстро развалилась наша команда). За одну секунду можно выиграть игру. До конца финальной сирены шансы на победу обеих команд равны. Одиночки могут вытащить игры, но не целые чемпионаты…
В конце прохода стоял лупоглазый мальчик. По его круглому лицу обильно текли слёзы, губы дрожали, и он без конца хлюпал носом. Тут я понял, что он – мальчик, который никогда не заиграет в баскетбол, который никогда не допрыгнет до кольца (3,05 метра), который если и захочет бросить мяч в корзину, то станет посмешищем, – не пропустил ни одной игры моего сына. Этот мальчик знает каждое движение моего сына, каждый его приём. Он верил в него и любил его так искренне и нежно, что сам криво вышил на футболке номер семнадцать и инициалы моего сына: I. М. 17. А в своей комнате, оставшись один, представлял себя на площадке и пытался повторить броски в прыжке, как мой сын. И он радовался, на душе у него становилось так тепло, и на одну секунду, мнимую и мимолётную, он чувствовал себя сильнее, чем он есть, выше, чем он есть, и… лучше, что ли, чем он есть.
Сына выносили на носилках из комплекса. Мальчик провожал глазами кумира как несостоявшуюся мечту.
Пронзительная сирена скорой. Она жужжит и жужжит. Металлический звон от носилок, глухие хлопки дверьми. Майк лежит неподвижно. Когда его поднимают, он слабо поворачивается ко мне. Мы вновь встречаемся глазами. Как часто мы сегодня смотрели друг на друга, но так ни разу и не сказали друг другу ни слова… Хотя нет, сказали. Мы часто говорили. И сейчас в его взгляде, беглом, косом, я улавливаю его тихий хриплый шёпот: «Ну вот и всё, мы с тобой…»