Алмаз раджи. Собрание сочинений

Стивенсон Роберт Льюис

– Ты говоришь: удовольствие… Это еще бабушка надвое сказала, какое удовольствие ты получишь, подобрав мальчишку с улицы. Врунишка наплел тебе с три короба, а ты и уши развесил.

– Ну нет! Я и сам не дурак, и тут маху не дам. Я все предвидел, все предусмотрел, принял все меры. Ты думаешь, что я вот так прямо и посажу его себе на плечи? Как бы не так! Я беру к себе этого малого в качестве конюха, а там видно будет. Понравится – пусть живет себе на здоровье, а нет – скатертью дорога! И думать не стану – стало быть, он мне в сыновья не годится, я ошибся.

– При твоем-то мягком сердце? Никогда ты его не прогонишь – знаю я тебя!

И Анастази протянула мужу руку. Он нежно взял ее и, улыбаясь, поднес к

губам. Он был доволен одержанной победой, ибо вовсе не рассчитывал, что она дастся ему так легко. Уже раз двадцать, добиваясь чего-нибудь от жены, он прибегал к угрозе: дескать, возьму да и вернусь в Париж. А для мадам Депрэ большей беды нельзя было и придумать, потому что, оказавшись в Париже, они через полгода пошли бы по миру – такие у доктора были замашки, так он привык жить широко. Анастази только тем и сохранила кое-какие крохи от их состояния, что держала мужа вдали от столицы. Само слово «Париж» приводило ее в ужас, и она не только согласилась бы взять в дом чужого мальчишку, а пускай хоть доктор целый зверинец заведет у себя в саду, разумеется, подальше, в самом конце, – лишь бы речи не было о возвращении в Париж.

Около четырех часов пополудни клоун скончался. Доктор Депрэ присутствовал при его кончине, он же и объявил о ней, а затем, взяв Жана-Мари за плечо, отвел его в садик при гостинице, усадил на скамью у самой реки и произнес следующую речь.

– Жан-Мари, – довольно торжественно начал он, – мир велик, очень велик, и даже Франция, составляющая ничтожную частицу мира, слишком обширна для такого маленького мальчика, как ты. Но, к несчастью, людям тесно на земле, и куда ни пойдешь, вечно с кем-нибудь да столкнешься, да и булочных на всех не хватает. А теперь вот что я тебе скажу: твой бывший хозяин умер, и ты остался один как перст; содержать себя ты еще не можешь, разве что снова примешься воровать. Нет? Ну, тогда положение твое совсем незавидное и даже, можно сказать, критическое. С другой стороны, ты видишь перед собой человека пожилого, но все еще юного сердцем, человека образованного, со средствами, да и стол у нас всегда обильный и вкусный… Ну, словом, такого человека, дружбой которого пренебрегать не следует. Ввиду вышесказанного предлагаю тебе вот что: я возьму тебя к себе в дом, буду кормить, поить, одевать, а по вечерам учить уму-разуму. Жалованья никакого, но, если тебе когда-нибудь вздумается уйти, удерживать не стану и, вдобавок, дам сто франков на дорогу. Но за это ты должен будешь ухаживать за моей старой лошадью и содержать в порядке экипаж. Думаю, что ты живо научишься и тому и другому. Так вот, подумай, поразмысли и не торопись с ответом – решай, как тебе покажется лучше. Помни только одно: я не имею ни малейшего намерения облагодетельствовать тебя, а если и предлагаю поселиться у меня, стало быть, мне так надо.

– Я очень вам благодарен, сударь, – ответил мальчик. – Не знаю, что было бы со мной без вас. Я всеми силами буду стараться угодить вам!

– Спасибо, дружище!

Доктор вскочил на ноги и вытер взмокший лоб. Он отчаянно волновался: а что, если строптивый мальчишка не согласится? С какой физиономией он тогда покажется на глаза жене? То-то Анастази посмеется над ним!

– Какой душный вечер сегодня, не правда ли? Знаешь, Жан-Мари, летом мне всегда хочется превратиться в рыбу. Лежал бы я тут, в нашей речке, под листом водяной лилии!.. Вот была бы жизнь! А ты как полагаешь?

– Я тоже думаю, что это было бы неплохо, – ответил Жан-Мари.

Со своей обычной порывистостью доктор Депрэ обнял мальчика, ужасно его этим смутив.

– А теперь мы идем к моей жене, – объявил доктор.

В столовой шторы были опущены, а мощеный известняковыми плитами пол был только что сбрызнут водой. Мадам Депрэ в легком пеньюаре сидела в кресле и, по-видимому, дремала – глаза у нее были полузакрыты. Но как только скрипнула

дверь, она встрепенулась и сделала вид, что читает книгу, лежащую у нее на коленях. Она ужасно любила вздремнуть в свободную минутку.

Доктор торжественно, по всем правилам, представил ей Жана-Мари.

– Надеюсь, что ради меня вы полюбите друг друга.

– Да он прехорошенький! – удивилась Анастази. – Подойди поближе, малыш, дай я тебя поцелую.

Взбешенный доктор вызвал жену в коридор и задал ей головомойку.

– Да ты что, рехнулась, в самом деле! – свирепо зашептал он. – Где же этот ваш пресловутый женский такт? Ты обращаешься с маленьким философом как с младенцем! Говорю тебе: к этому существу надо относиться с уважением, а не надоедать поцелуями, будто он такой же, как все прочие дети.

– А я-то думала угодить тебе! Ну хорошо, хорошо, больше не буду…

Обезоруженный смирением жены, доктор принялся извиняться.

– Конечно, я очень хочу, чтобы он был принят в нашем доме как родной, – говорил он, – но только, пожалуйста, милая, не лезь к нему с этими никчемными лобзаниями. Это совершенно некстати! Держи пока язык за зубами да присматривайся, как я с ним обращаюсь!

Анастази в точности исполнила совет мужа. И что же? На протяжении вечера он сам трижды обнял мальчика и вместе с тем так путал его, сбивая с толку ни с чем не сообразными вопросами и замечаниями, что у того в конце концов пропал аппетит. Однако Анастази и не подумала воспользоваться этими наблюдениями и отомстить мужу: дескать, сам хорош, нечего сказать! Наоборот, она всячески старалась заглаживать его неловкости, чтобы они не произвели тягостного впечатления на ребенка, а когда Депрэ перед сном вышел в сад подышать свежим воздухом, она подошла к Жану-Мари и взяла его за руку.

– Тебя не должно ни пугать, ни смущать несколько странное поведение и речи моего мужа. В сущности, он добрейший человек на свете и такой умный, что иной раз его трудно понять. Ты скоро привыкнешь к этому и полюбишь его, как любят все, кто его знает… Потому что его невозможно не любить! А обо мне ты вообще не беспокойся. Я не буду надоедать тебе и постараюсь, чтобы тебе жилось у нас хорошо. Надеюсь, мы станем добрыми друзьями. Ученостью я не могу похвастать, но сердце у меня доброе. Ну, поцелуй же меня!

Мальчик вдруг потянулся к ней, Анастази приняла его в свои объятия… и совершенно неожиданно залилась слезами. Расчувствовавшись, она уже с материнской любовью смотрела на приемного сына, нежно прижимая его к груди. Эту сцену и застал доктор.

Жена опять поступила не так, как следовало бы! Депрэ уже произнес было грозным голосом: «Анастази!..» – но она взглянула на него с улыбкой, и, подняв палец, остановила мужа.

Доктор прикусил язык и, приоткрыв рот от удивления, стал следить за тем, как Анастази уводит мальчугана в его комнатку в мезонине.

4. Воспитание философа

Жизнь семьи вошла в колею и потекла по-прежнему гладко и безмятежно. Утром Жан-Мари чистил лошадь и экипаж, помогал по дому, ходил с доктором гулять, а вечером Депрэ занимался с ним естественными науками, латынью и греческим. Мальчик оказался тихого и спокойного нрава, держался скромно, делал все, что от него требовали, но учение шло туго.

Жизнь доктора Депрэ была строго расписана. С утра и до полудня он трудился над фундаментальным сочинением «Фармакопея, или Исторический словарь всех медикаментов», пока излагая свои мысли и замечания на клочках бумаги. Предполагалось, что в законченном виде этот труд составит несколько томов большого формата и будет заключать в себе не только полный исторический обзор предмета, но и полезные практические указания. Однако доктор, художник в душе, предпочитал любопытный анекдот сухой научной истине. Если бы можно было, он, пожалуй, написал бы свою «Фармакопею» в легких стихах.