Алмаз розенкрейцера

Миланич Л.

– Постойте, милейший – Джо взял Аркашку за плечо – У меня к Вам будет просьба.

– Слушаю, Ваше благородие – сказал мажордом, повернувшись к Макмиллану.

Джо взял с тумбы маленькую, толстенькую книгу с отсыревшими страницами и протянул Аркашке:

– Будьте любезны, отправьте это в Брюссель, вот по этому адресу – Джо протянул мажордому клочок бумаги.

Аркашка принял книгу и записку, крякнул, и после нескольких секунд молчания, очевидно, подбирая слова, наконец, сказал:

– Не беспокойтесь, Ваше благородие, всё будет исполнено

Галерея, соединявшая главное здание с флигелем,

с одной стороны имела ряд окон, выходивших на Неву, между которыми стояли напольные канделябры, а с другой стороны, на стене, обклеенной красными обоями с золотой окантовкой, висели картины французских импрессионистов. Пройдя сквозь неё и выйдя в парадную залу, мажордом отворил две огромные тяжёлые двери, и Джо Макмиллан очутился в большой, светлой столовой. Посередине зала стоял колоссальный стол, на тридцать две персоны, а у стены – большой, в человеческий рост высотой и шириной метра в три-четыре, искуснейшей работы, резной камин, над которым висел большой герб князя, выполненный из драгоценных пород дерева и благородных металлов. На гербе, покрытом красной княжеской мантией, в золотом щите был изображён чёрный единоглавый коронованный орёл, держащий в правой лапе большой крест, обращённый к левому верхнему углу. Столовая имела две двери, у каждой из которых стоял сервант с различной посудой, а у стен по обе стороны камина чередовались канапе, стулья и столики.

– Джо! Прошу, присаживайся, мы тебя уже заждались – сказал князь, усаживая за стол итальянку Милу.

– Gracias, querida* – сказала она, поправляя складки на платье.

*Спасибо, милый.

– Buen provecho, Mila* – ответил князь.

*Приятного аппетита, Мила.

Джо сел спиной к окну, рядом с Алисой, а Владимир Александрович на другом конце стола, напротив Милы.

На обед подавали борщ с чесноком, чёрный хлеб, сало, расстегаи с говядиной, пельмени со сметаной и квас, а на десерт, был чай с пряниками и баранками. При том, борщ так понравился шотландским гостям, что мисс Алиса попросила князя научить её готовить сие кушанье.

– Сколько языков ты знаешь, Вова? – спросил князя Макмиллан за чаем.

– Кроме русского – пять – ответил Воротынский.

– Неужели? Целых пять? Какие же, кроме английского и итальянского? – недоверчиво спросила Алиса.

– Английский, французский, итальянский, немецкий и сербский – сказал князь, откинувшись на спинку стула – конечно же, итальянским я владею не в совершенстве, также, как и немецким, но говорить на обоих могу довольно свободно.

– С ума сойти – удивился Джо – я кроме английского знаю только наше кельтское наречие и французский.

– А скажите нам что-нибудь на немецком – попросила Алиса.

– Охотно – сказал князь и выпрямился, положив на стол руку – Ich bin bereit, Ihre Neugier zu befriedigen, Frau Saraltend.*

*Я охотно удовлетворю Ваше любопытство, госпожа Саралтенд.

– Она Сатерленд, Владимир – поправил Макмиллан.

– Шта сад? Она жели медаљу за то?* – не унимался Владимир Александрович, перейдя на сербский.

*И что теперь? Она хочет за это медаль?

Алиса, с каким-то непонятным скептицизмом или раздражением

ухмыльнулась:

– Браво! Браво, Ваша светлость! Вы настоящий полиглот!

– Благодарю, мисс Сатерленд – кивнул головой Воротынский – если вы допили чай, господа, то можете идти отдыхать. Через пару часов пойдём смотреть мой сад, а завтра, со свежими силами, мы с тобой, Джо, займёмся делом.

Гости встали из-за стола, поблагодарив хозяина за вкусный обед, после чего Аркашка сопроводил Макмиллана и Алису в их комнаты, князь поднялся в свой кабинет, а Мила ушла выбирать наряд к ужину.

Глава 4

Многие из родственников Владимира Александровича твердили ему о том, что он должен идти по стопам предков и связать свою жизнь с государственной службой. Светлейший князь слушал свою родню, но поступал по-своему. За три года службы в Александринском театре князь поставил множество спектаклей, среди которых преобладали постановки по пьесам Островского: «Бедная невеста», «Тяжёлые дни», «Василиса Мелентьева», «Бедность не порок», «Гроза», «В чужом пиру похмелье» и многие другие. Но всё чаще от Воротынского слышали фразы, звучавшие как рассуждения, но более всего похожие на завуалированные жалобы, например: «Меня терзает мысль, что театр – не совсем моё», «Слишком спокойная работа – режиссёр театра», «Эдак, братцы, сидя в зрительном зале, преждевременно серебром отливать начнёшь» и так далее. Всё явственней становилось намеренье Воротынского распрощаться с театром и посвятить себя иному занятию.

* * * * * *

– Доброе утро, господа! Как вам спалось? – спросил князь Воротынский, входя в столовую, где его уже ожидали Джо и Алиса.

– Как в облаках, Володя. А какие душистые подушки… – ответил Джо.

– А где эта милая итальянка, Ваша Светлость? – спросила Алиса, как показалось князю, несколько обиженным и издевательским тоном.

Владимир Александрович сел за стол и позвонил в колокольчик:

– Она захворала. Вчера, как дурочка, в домашнем лёгком платье выскочила на холод, а сегодня горло схватило.

В дверях показался Аркашка с золотым подносом в руках:

– Утренняя почта, Ваша Светлость.

Он подошёл к князю и поставил перед ним поднос, на коем находилось две газеты, несколько конвертов и нож с ониксовой рукояткой. Воротынский сразу вытащил из-под писем газету «Санктъ-Петербургскія вдомости». Он открыл раздел «Новости культуры» и быстро пробежал глазами заголовки статей. Затем он вскрыл письмо, подписанное графом Дмитрием Алексеевичем Толстовым, и внимательно его прочёл. По лицу Владимира Александровича скользнула тень испуга и удивления:

– Мне нужно будет съездить в театр, господа. Вернусь к обеду. Завтракайте без меня.

– Что-то случилось, Володя? – спросил Джо.

– Нет, всё хорошо – князь встал из-за стола – Аркашка! Запрягай живо! Антонина, пальто и шляпу! – князь повернулся к гостям – Вас накормит Тося. Она по-английски не понимает, по этому, зовите Аркашку. Он знает несколько слов. Вы уж простите, просто у мня появились некоторые срочные дела…

– Ничего страшного, Вова. Удачи тебе – снисходительно-успокаивающе сказал Макмиллан.