Алмаз «Шах» (сборник)
Шрифт:
Багатур все еще щерил редкие зубы, но глаза его были мертвы. Со щек витязя, покрытых первым пушком, медленно стекал румянец…
Изломанные трещины, словно желтые молнии, перечеркнули трехмерное пространство. Они быстро расширялись, поглощая поле битвы. Грохот и выкрики незаметно перешли в гром ракетных двигателей. На экране возникли те же юноши, русский и татарин, облаченные в голубые комбинезоны. Они серьезны, спокойно переговариваются, следя за показаниями приборов. Камера любуется космонавтами, показывает их то крупным, то средним планом… Взрывается музыка, по экрану снова
После окончания фильма Баграт Сванидзе открыл шторку на иллюминаторе. Восхищенно поцокал языком:
— Вот это кино, а? Давно я так не волновался!
Командир корабля Красов неопределенно покрутил головой и поплыл к выходу.
— Буду у себя, — бросил он. — Погляжу что и как.
Жгучие солнечные лучи, пройдя через иллюминатор как сквозь увеличительное стекло, воспламенили роскошную шевелюру Михаила Ломова. Цветом и формой она напоминала соломенную копну. Волосы были подрезаны низко над бровями, но полностью закрывали шею и уши, кокетливо выгибаясь на концах. Создавалось впечатление, что Ломов из озорства нахлобучил парик с чужой головы. Соломенная копна никак не сочеталась с продолговатым лицом, тонким горбатым носом и впалыми щеками. Еще более странно было видеть под поморской челкой крутые дуги бровей, словно выведенные тушью, и совершенно черные итальянские глаза, которые давали повод называть Ломова Микелем.
Потянувшись гибким сухим телом, затянутым в голубой комбинезон, Ломов спросил:
— Вы обратили внимание на нерешительность короля Ягайлы? До последней минуты он надеялся на мирные предложения. Не хотел напрасно лить кровь.
— Что в этом хорошего? — спросил планетолог Галин. — Разве можно перед решающей битвой проявлять слабость?
— И это говорит корабельный врач…
— На войне как на войне!
— Татарин в последнем эпизоде совершенно похож на Гала, — сообщил Баграт Сванидзе.
Галим Галин был слишком массивен, поэтому всегда забивался в угол, чтобы не занимать много места. Он потеребил кудрявые волосы:
— Неужели я настолько дик образом?
— Все это ерунда, — оборвал их Ломов. — Я тоже похож на смоленского витязя. Ну и что? Лучше скажите, что вы думаете об этом эпизоде, который я назвал бы экстраполяцией в будущее?
— Здесь все понятно. Авторы фильма хотели подчеркнуть, что война колоссальное зло. На земле живут многие народы, и самое правильное для них добрососедство и сотрудничество. Как сейчас.
— Естественно. Но что делать, если на тебя прет завоеватель? Жертвы неизбежны.
— Ошибаетесь, — заявил Ломов. — Все дело в генетическом коде. Тонкость режиссерского замысла!
— Что, что?
— Основное сокровище людей — гены. Генофонд планеты велик, но небеспределен. Всякое насильственное уничтожение человека, носителя неповторимой комбинации генов, является преступлением.
— Перегибаешь, — сказал Галин.
— Почему? Имею право на свою трактовку. Судите сами: витязь и багатур безусые юноши. У них нет и никогда не будет детей, внуков, потомков. В фильме показан космический полет, который никогда не состоится. Потому что именно эти космонавты
— Природа всегда заботится о прочности, она всегда имеет резервы… Грюнвальдская битва, конечно, решала, быть или не быть самостоятельными целым народам…
Баграт ни с того ни с сего окрысился:
— Борьба против захватчиков — преступление?
Ломов попытался объяснить:
— В битве погибли тысячи воинов. Потеряны тысячи комбинаций генов. Убиты настоящие мужчины. Каждая война надолго оставляет последствия…
Сванидзе не слушал. Он хищно изогнулся, стиснув в кулаке невидимый кинжал.
— Прямо абрек какой-то, — усмехнулся Ломов. — Летим всего-то вторую неделю, а он уже бьет копытом.
— Ребята, ребята, — утихомиривал друзей Галин, — не перегибайте палку. Бионетик Ломов построил абстрактную модель в терминах своей науки. Он не учел, что люди — это не его любимые кианы, искусственные существа. У людей в сильнейшей степени развито эмоциональное начало. Чувство патриотизма, национального самосознания…
Бортинженер вскрикнул и полетел на Ломова. Галин едва успел перехватить его.
— Брек, — решительно сказал он. — Бокс отменяется. Предлагаю разойтись, а то командир покажет нам кузькину свекровь.
Ломов презрительно пожал плечами и открыл люк отсека, в котором они жили вдвоем с Галом. В это время раздался зуммер. Трубку снял планетолог.
— Экипажу собраться у меня! — Голос Красова был непривычно взволнован.
— Понял. Микель, не уходи, что-то случилось.
Они быстро поплыли по анфиладе отсеков «Венеры». Миновали кают-компанию, которая одновременно служила кинозалом, библиотекой и столовой. Следом за ней располагался спортивный зал. Ломов вспомнил утреннюю победу в космобол и самодовольно усмехнулся: «Так вот почему зол Баграт! Жаль, не было болельщиков. Спортотсек совмещен с душевой, туалетом и мусоросборником. Больше двух человек не входит…»
«Вот тебе и проблемы космоустойчивости, — думал Галин. — Чуть не подрались эти петушки… Надо что-то придумать».
В это время Баграт открыл люк последнего обитаемого отсека. Дальше, у носа корабля, располагался посадочный атмоскаф «Тетра».
Большую часть командирской рубки занимали пульт управления и электронно-счетная машина, которую Сванидзе звал Эммочкой. В отличие от Киана она не была личностью. Обыкновенный арифмометр, придаток человека. Ломов такие не любил. Космонавты помещались в рубке, если использовали всю кубатуру. Поэтому Баграт сел рядом с Красовым, а остальные всплыли к потолку и повисли вниз головой, наподобие летучих мышей.
— Чего жмемся? — спросил бионетик. — Пошли в кают-компанию!
— Возможно, считать придется. — Лицо у командира багровое, результат давнего ожога. Что-то не задалось у него на Меркурии.
— Считать? — подозрительно спросил Сванидзе. — Что?
— Программу торможения.
— Зачем? — Бортинженер клюнул горбатым носом. — И где мы возьмем топливо?
— Если будет нужно, найдем.
— Не буду искать! Нашел лихача, понимаешь…
— Обстоятельства чрезвычайные, — неторопливо сказал Красов. — Из Центра управления сообщили: пропал Киан.