Алмазная скрижаль
Шрифт:
Вся его несомненно грешная жизнь уже неотменимо произошла. Но в полных запредельной синевы глазах приходского батюшки она бы обесцветилось, как в будущем пекельном пламени, и стала бы втрое отвратительнее, как бессмысленное и грязное слово, сказанное при ребенке. А главное, она, его жизнь, утратила бы свою нужность, жестокую мужественную опору и земную оправданность в мире холодном и грубом. «Оставь все и иди за мной». Нет, всего оставить он не мог и не хотел, а на половину никогда бы не согласился строгий и скорбный Бог, взирающий с креста.
Опустив плечи и ступая как можно тише, Вадим Андреевич
– Братан, огоньку не найдется?
У дверей церкви коробилась и растекалась в сумерках угловатая фигура. Человек приплясывал от холода и, как зябнущая птица, втягивал голову в плечи. Не дожидаясь ответа, он споро подбежал к Вадиму. Это был мужичонка из свойских, что встречаются в России повсеместно, сухощавый, неприметный, вроде бы даже и без своего собственного лица. Но Вадим был благодарен ему. Он привычно шуранул по карманам и махнул рукой.
– Прости, друг, бросил. Хотя подожди… – В следовательском чемоданчике еще валялся затисканный коробок. Вадим никогда не пользовался зажигалками, ему нравилось вживую «кресить» пламя.
Вскоре робкий огонек вылепил обрюзгшее изношенное лицо и сквокший, как примороженный овощ, нос.
– Ты бросил… А я вот закурил… – Мужик жадно затягивался, словно соску тянул, и лицо его становилось осмысленнее, яснее. – Жену жду. – Он кивнул на церковную дверь. – Спасибо, командир. Замерз тут, как цуцик, хочешь глотнуть? У меня тут есть немного…
Вадим понял, что встретился с собратом, подраненным, как и он, в самое сердце.
– Не пью.
– В святые, стало быть, готовишься… Вот и она, наверно, тоже готовится… А с чего началось-то? Детей запрет и – шасть в церковь. Отца себе завела. Да лучше бы она хахаля нашла. Там просто: мордень набил и гуляй, Вася.
– А ты к отцу-то этому сходи, пусть он на нее цыкнет. – В беде и оставленности этого человека Вадиму Андреевичу слышалось что-то родственное, какая-то общая боль.
– Ходил, а то как же… Он говорит – просвещайся от жены. Посты и все такое… Я к ней под утро с лаской, а она, если сразу не отбрыкнется, лежит как мертвая, а после ревет… Тьфу! Сопьюсь, пропаду без нее… Опять же дети. Двое у нас… – И мужик вытер рукавом обледенелые ресницы.
– Я знаю, что тебе надо! – сказал Вадим. – Ты слыхал, кто такой Пифагор? Великий ученый древности, он мог формулой доказать, что Бог есть. Он был уже стар, но в него влюбилась самая красивая девушка Эллады. А знаешь почему? Потому что истинная красота мужика – его мозги! Запоминай план действий: завтра, на трезвую голову, ты чисто бреешься, надеваешь глаженый костюмчик и идешь записываться в библиотеку. Берешь для начала книгу по искусству, можно об иконах, о Сурикове или, скажем, Перове. И всю неделю читаешь перед сном, пока не запомнишь хоть что-нибудь. Пить и курить тебе, ясное дело, будет некогда. Теперь самое главное. В воскресенье вы всей семьей идете в Третьяковку или в Пушкинский, смотря, что ты читал. И там ты проводишь жене и детям экскурсию по залам. Она удивленно и испуганно смотрит тебе в рот. Дети гордятся своим папой. Но это еще не все. Деньги есть?
Мужик испуганно заморгал.
– Не сейчас, а вообще… – успокоил его Костобоков.
– Да я на стройке в две смены заколачиваю.
– Так вот, по
Довольный собой, Вадим Андреевич пошел к церковным воротам. За спиной постанывал снежок под торопливыми шагами. У ограды неизвестный догнал следователя.
– Я слышал, как вы рассказывали местному алкашу о Пифагоре, и, знаете ли, заинтересовался вашей концепцией…
Вадим Андреевич не был тщеславен, но с невольным вниманием всмотрелся в своего случайного собеседника. Черный угловатый силуэт выглядел зловеще. Кожаная куртка и такие же штаны облегали хорошо тренированное тело. Из мрака выступило бледное лицо с каким-то малайским разрезом печальных глаз. Высокий лоб незнакомца заваливался назад, вероятно, для равновесия природа выдвинула вперед и утяжелила его нижнюю челюсть. Крупный, грубой архитектуры нос был переломан и сросся не совсем удачно. Рот незнакомца едва заметно кривился, как от внутренней боли или мрачной усмешки. В ухе болталось серебряное колечко. Черные, без блеска волосы стянуты в конский хвост грязноватой тряпицей.
– Прогуляемся, – незнакомец показал рукой в длинной перчатке, похожей на мотоциклетную крагу, в сторону старинного кладбища.
Следователь поднял воротник и глубже нахлобучил кепку.
Стеклянное, зеленоватое небо предвещало ночной мороз. Над кладбищенскими тополями ворожили первые звезды.
– Посмотрите на это небо, на блистающие наготой тела звезд. Это огонь, что горит в сердце каждого человека и каждой звезды…
Вадим вздрогнул от внезапного озноба. Этот голос вызывал у него ощутимую кожную реакцию, как скрип железа по стеклу.
– Не скрою, слушать вас было очень интересно, – глухо продолжил черный незнакомец, – но вы ошиблись адресом: быдло не способно любить и чувствовать. Когда за ним приходит всемогущая Смерть, оно даже испугаться не успевает, как червяк под подошвой. Рабы, рабы во всем…
Вадим незаметно для себя задышал чаще, видимо, сам собой включился оборонительный рефлекс. Ядовитый собеседник, несомненно, в раннем отрочестве повесил несколько кошек из брутального любопытства. Видимо, страсть к психологическим экзерсисам не оставила его и поныне.
– Им дали Бога, подарили письменность, сделали революцию. Странный народ: он ухитряется пребывать в вечной спячке, слегка почесываясь от точечных укусов терактов. Он не умеет гордиться собой, своей историей, языком. Даже само слово «русский» – обычное прилагательное в отличие от имен других наций. А еще эти азиатские наслоения в психике: тяга к большому отцу, к крепкой руке, дикий бунт или тупая покорность судьбе. Народ с «подрезанным корнем» питается чужими плодами и годится лишь как подъяремный скот.