Алмазный дождь

Бурцев Виктор

– От меня воняет, как от настоящего мужика. А от стариков воняет смертью, вон оно что… Вот послушай.

И Пузан Рози начал читать своим колоколоподобным голосом. Хесус замер у стены, сжав рукоять автомата и мелко дрожа – то ли от страха, то ли от возбуждения.

Черны от папиллом, корявые, с кругамиЗелеными у глаз, с фалангами в узлах,С затылками, где злость топорщится буграмиИ расцветает, как проказа на стенах,Они в припадочном соитии привилиК скелетам

стульев свой немыслимый каркас;С брусками дерева сплетаются в бессильеИх ноги по утрам, и днем, и в поздний час.

Стихотворение прервала автоматная очередь, на лестнице что-то посыпалось, а Пузан, осклабясь, сверкнув своими зелеными зубами, продолжал:

Да, эти старики с сиденьями своимиЕдины и в жару, и в дни, когда их взглядНа окна устремлен, где увядает иней, —И дрожью жаб они мучительно дрожат.Но милостивы к ним сиденья, чья солома,К телам костлявым их приучена давно;Дух солнца прошлых лет вновь светится знакомоВ колосьях, что сплелись, отдав свое зерно.И вот Сидящие, к зубам поджав колени…

– А, сволочь! – заорал Бенни. Быстро перегнувшись через подоконник, он несколько раз коротко выстрелил вниз.

– Что там? – спросил Пузан, не отрывая взгляда от лестницы.

– Кажется, это был полицейский. А может, и нет.

– Может, старуха собирала объедки?

– Старухи не носят шлемы.

– Много вы знаете, – прошипела из своего угла старая ведьма, но ее никто не слушал.

– Тогда полицейский.

– Ну мало ли кто еще носит шлемы… Я тебя, кажется, перебил…

– Да, но я тебя извиняю.

И вот Сидящие, к зубам поджав колениИ барабаня по сидениям слегка,Внимают грустным баркаролам, и в томленьеКачается, как на волнах, у них башка.Не заставляйте их вставать! Крушенье это!Подобно битому коту, они шипят,Топорщатся штаны – о ярость без ответа! —Наружу вылезя, ключицы заскрипят.

– Лихо, – сказал Бенни. – Наружу вылезя, ключицы заскрипят. Я сразу вспомнил матч, когда мы разделали «Гиббонов». Мы с Кириллом – помнишь Кирилла, такой мордастый? – взяли в оборот их защитника… Тоже ключицы заскрипели, вылезая наружу.

Хесус тоже сразу вспомнил тот матч. «Корсары» тогда победили «Гиббонов» со счетом 73:69, с каждой стороны выбыло по семь игроков, а тот же Бенни доигрывал со сломанной рукой. Тяжелый баскетбол – жесткая игра, и уж никак Хесус не мог тогда подумать, прыгая на трибуне с пачкой чипсов, что будет вот так, плечом к плечу, отстреливаться вместе с Бенни от наседающей полиции… Хотя куда там отстреливаться…

И вы услышите шагов их мерзкий шорох,Удары лысин о дверные косяки,И пуговицы их – зрачки, что в коридорахВопьются вам в глаза, спасаясь от тоски.Когда ж назад они вернутся, взгляд их черныйЯд источать начнет, как взгляд побитых сук,И

пот вас прошибет, когда начнет упорноВоронка страшная засасывать вас вдруг.

«Интересно, а буду ли я стрелять, когда они появятся? А ведь они непременно поя вятся. А если меня убьют? О боже, если они меня убьют? Зачем, зачем я не пошел с Флипом, зачем я здесь, зачем мне этот автомат?» – Хесус посмотрел на тяжелую железяку и по чувствовал, как по щекам его стекают теплые капли.

Бенни, оскалясь, смотрел в окно, а Пузан декламировал, покачивая стволом:

Упрятав кулаки под грязные манжеты,Они припомнят тех, кто их заставил встать;Под подбородком их до вечера с рассветаМиндалин гроздья будут двигаться опять.Когда же голову на локоть сон склоняет,Тогда зачавшие сиденья снятся имИ стулья-малыши, чья прелесть обрамляетКонторы важные присутствием своим.

Прочитав этот довольно длинный кусок, Пузан прислушался. Бенни взволнованно смотрел на него.

– Тихо? – спросил он.

– То-то и оно, что тихо. А не должно быть.

– Может, плюнули на нас?

– Ты хоть понял, что сказал?

– Шучу.

– Я думаю, они этажом выше или на крыше. Этот дом не сквозной… До следующего уровня не доходит. Точно на крыше, падлы, – сказал Пузан.

И тут же, в подтверждение его слов, в окна, словно диковинные летучие мыши, влетели черные фигуры, смяв Бенни. По тросам тут же заскользили новые, заполняя комнату, и Хесус, отбрасывая автомат в сторону, словно гадкое скользкое животное, рухнул у стены, сжавшись в комок. Он видел, как Пузан отшатнулся на лестничную площадку, стреляя от живота короткими очередями, и даже сквозь треск очередей слышал, как он орет:

Цветы чернильные укачивают спящих,Пыльцу выплевывая в виде запятыхНа этих стариков, как на горшкеИ колос высохший щекочет член у них

Разрывная пуля из штурмовой винтовки попала Пузану прямо в живот.

Нулевой уровень Европейского Купола. Трущобы. Вечер.

– И все? – спросил Керк.

– Все, – развел руками разносчик пиццы.

– А чьи это были стихи? – спросил Логус.

– Не знаю… Наверное, Пузана.

– А с тобой что случилось?

– Ничего особенного. Старуха показала, что я собирался сдаться, и мне дали год условно.

– А как же работа у этого… Упаковки?

– Какая там работа… – уныло махнул рукой разносчик.

– А зачем ты нам все это рассказал?

– Сами попросили…

Логус хотел что-то сказать, но Макс его перебил:

– То, что ты рассказал, произошло приблизительно года три назад?

– Да, – ответил Хесус. – Приблизительно так, а что?

– А тот, о ком ты упомянул… Тамански. С ним что сталось? Не слышал?

– Ну, точно я не знаю, мне обо всем остальном стало известно только позже… Когда на суде и потом ребята рассказывали. – Хесус скучно пожал плечами. – Он вроде как в баре оказался, когда всех накрыли. Он же русский, бешеный. Грохнули, наверное… Оттуда только трупы выносили. Много.

Последнее слово он сказал с оттенком не то бравады, не то гордости.

– А на шута вам старуха та сдалась? – спросила Циркуль.

– Которая старуха?

– Ну та, что потом тебя от суда отмазала…