Алмазный эндшпиль
Шрифт:
И тут же, не сходя с места, выдумал себе богатого двоюродного деда, завещавшего внуку ценный перстень.
Его затея имела успех: хозяйка воодушевилась и с удовольствием подхватила тему наследства. Видя, что Ольховская забывает то, о чем только что говорила, Дымов настроился услышать старческий бред пополам с фантазиями. Но старушка удивительно внятно рассказала ему историю аквамарина, который она продала знакомому ювелиру Моне Верману. («Не помню, говорила ли я вам, какой это удивительный, понимающий, воспитанный молодой человек?») «Аквамарин» достался ей от маменьки. Маменьке же
– Маменька очень его любила, – поведала Ольховская, радуясь, что нашелся слушатель, – берегла как память о семье. Вы понимаете меня? О той семье.
Она понизила голос и испуганно оглянулась, как будто опасалась, что ее подслушивают. Дымов ободряюще кивнул.
– Но послушайте, угощайтесь же конфетами! – перебила сама себя Анна Андреевна. – Это чудесная карамель, моя любимая.
Валентин Петрович, сладко улыбаясь, развернул фантик и положил липкий шарик в рот в надежде заесть омерзительный привкус чая. Попробовал прожевать – но не тут-то было! Карамель оказалась твердой, как камень. К тому же Дымов учуял слабый, но вполне явственный кисловатый запах, который показался ему несвойственным свежей карамели.
– Вкусно, не правда ли? – обрадовалась Ольховская. – Так о чем мы? Ах да, аквамарин! Маменька любила его, но мне, признаться, он был ни к чему. Я не ношу прозрачный голубой. Моя душа склоняется к золотистым оттенкам, к теплу янтаря. Поэтому я отнесла его господину Верману, и тот очень обрадовался.
«Еще бы не обрадовался! – Дымов даже зубами скрипнул от злости. – Когда ты, старая кошелка, своими руками ему такой подарочек сделала! Сколько там, по словам Белова… Десять миллионов долларов? Даже если пять. Ха-ха, неплохой кусочек!»
Но вслух он сказал, сделав проникновенное лицо:
– Вам действительно больше пойдет желтый!
Ольховская расцвела.
– Так приятно иметь дело с понимающим человеком. Господин Верман сказал то же самое, когда пришел в себя. Берите еще карамель, прошу вас.
– Спасибо, я уже… – попытался отказаться Дымов, но старушка закапризничала:
– Берите же, я настаиваю!
Шеф безопасности послушно взял вторую конфету. Ольховская поощрительно кивнула.
Стараясь не морщиться от запаха, Дымов сунул и эту карамельку за щеку. Зубы у него были плохие, запломбированные, и они тотчас заныли, предупреждая, что больше сладостей им не вынести.
– Пришел в себя? – переспросил Валентин Петрович.
Из-за карамелек у него получилось: «прифол».
– Что-что?
– Вы сказали, когда господин Верман прифол в себя…
– Ах, поняла! Как вы смешно шепелявите… Пустяки: ему стало дурно от духоты.
– Наверное, когда вы показали аквамарин, – уточнил Дымов, догадываясь о подоплеке случившегося.
– Да-да, именно так! Бедный господин Верман даже вынужден был позвать своего помощника, лишь бы не задерживать меня.
Начальник службы безопасности представил, как два ювелира, трепеща, склонились над голубым камнем. Должно быть, Верман не поверил своим глазам и потому призвал на помощь Дворкина. «Нет, вовсе не о
– Я волновалась, что мой аквамарин окажется им не нужен, – трогательно призналась старушка, прижимая обезьяньи ручки к груди. – Но Монечка согласился его взять. У него есть знакомая дама, которая увлекается аквамарином, и он уверял меня, что она с радостью купит мой экземпляр.
Она грациозно поднялась, собираясь долить Дымову чай из белого чайничка с птичкой на крышке. Валентин Петрович вжался в спинку стула.
– Спасибо, – проблеял он. – Достаточно чая!
– Да?
Ольховская растерянно замерла, не зная, чем же в таком случае порадовать гостя. Но тут же спохватилась:
– Тогда – конфеты!
И добавила с укоризной:
– Вы ведь еще ни одной не попробовали…
Прежде, чем гость успел сбежать, в него буквально силком впихнули одну за другой пять карамелек. Дымов превратился в хомяка: за каждой щекой у него хранился запас конфет. Зубы во весь голос кричали о непереносимости сладкого, приторная слюна с гадким привкусом мешала говорить, к тому же карамельки начали постукивать друг об друга, стоило Дымову открыть рот.
– Брофъ! – попытался он объяснить напоследок Анне Андреевне. – Ваф акфамарин флучайно не был оправлен в брофъ?
Ольховская недоуменно посмотрела на него.
– Бровь? Что вы хотите сказать?
Валентин Петрович перегнал стадо карамелек за левую щеку и выговорил, мученически улыбаясь:
– Ваш аквамарин не был оправлен в брошь?
– А-а-а, в брошь! Нет, кажется, не был. Впрочем, не знаю. Нет, все-таки не был, я точно уверена. Маменька что-то говорила о броши, но куда делась оправа, я совершенно не помню. Должно быть, потерялась при переездах.
Вот теперь Дымов понял, что его миссия выполнена. Он узнал, откуда у Ольховской появился камень, и даже выяснил, что старушка смутно помнит об оправе.
Большего нельзя требовать, подумал он.
– А ведь Моня Верман тоже интересовался оправой! – вспомнила Анна Андреевна, цепляя гостя за рукав. Гость мычал и пытался вырваться, но она ничего не замечала, поглощенная воспоминаниями. – Все-таки он поразительно галантен! Вы обязательно должны с ним познакомиться – поверьте, он вас очарует, очарует!
Валентин Петрович наконец освободился и, еле двигая челюстями, сообщил, что ему срочно пора убегать. Ольховская поблагодарила его за приятно проведенное время, а затем приподнялась на цыпочки и участливо осведомилась деликатным шепотом:
– А что с вашими зубами, голубчик? Они у вас как-то странно стучат…
Дымов вылетел из подъезда «сталинки» и навис над палисадником, сплевывая карамельки.
– Тьфу ты, пропасть!
Во рту все равно оставался мерзкий привкус.
– Позорище какое! – возмутился за его спиной женский бас.
Обернувшись, Валентин Петрович увидел дворничиху в обнимку с метлой. Дворничиха была как две капли воды похожа на статую колхозницы работы скульптора Мухиной.
– Ты что же свинячишь, перекошенная твоя рожа? – угрожающе осведомилась женщина.