Алмазный эндшпиль
Шрифт:
Официант принес меню, и Генрих замолчал, придирчиво выбирая блюда.
– О! – обрадовался немец, увидев знакомое название. – Гречневая каша! Это обязательно надо есть.
Моня, который терпеть не мог гречку, заказал ее же, и оба попросили суп.
– Что вам еще понравилось? – с улыбкой спросил он.
Генрих сосредоточенно расправил салфетку, чтобы не осталось ни одного смятого уголка.
– Машины, – наконец сказал он. – Как они едут… Такая свобода! В Мюнхене ты на секунду припарковался в плохом месте, и к тебе уже идет полицейский. В Москве можно парковаться
– Договориться.
– Да! И ты снова едешь как хочешь – вперед, назад, поперек. Нет ограничений.
– И вам это нравится? – удивился Верман. – После ваших строгих правил? Не могу поверить.
Генрих Краузе торжественно постучал себя кулаком в грудь:
– В душе я русский! А какой же русский не любит быстрой езды, как сказал великий Пушкин! Пушкина я тоже люблю. О, вы смеетесь, герр Верман!
Но и сам тоже рассмеялся, с комическим видом разводя руками.
– Прошу вас, никаких герров! – запротестовал ювелир. – Коли уж я называю вас Генрихом, то и вы зовите меня Моней.
Принесли салат, а за ним суп. Посередине стола официант величественным жестом поставил глиняный горшок и ловко снял крышку. Из горшка дохнуло умопомрачительно. Официант с длинными пальцами пианиста виртуозно разлил суп по тарелкам, и Генрих взмахнул ложкой, как смычком, приглашая Моню приступать.
Приступили. Обжигаясь, дуя на ложку с багрово-золотистым, хором съели суп, не говоря ни слова, и одновременно откинулись назад.
– Песня, – выдохнул Генрих Краузе.
Моня лишь кивнул, сыто отдуваясь.
– Этот повар – он тот, кто делает чудо… – Краузе щелкнул пальцами, вспоминая слово. – Как это по-русски…
– Волшебник, – выручил Моня. И тут же добавил на прекрасном немецком: – Генрих, если хотите, давайте говорить на вашем языке. Или мне лучше называть вас герр Краузе?
– Ну мы же договорились, – обиженно протянул старик, переходя на баварский диалект. – Никаких герров. Вы правы, на немецком будет удобнее. Я давно не практиковался в русском, к сожалению, забыл половину слов. Но этот суп – он не требует слов, он требует музыки. Без ложной скромности скажу, что я умею слышать музыку в прекрасном, что бы это ни было: суп, женщина или бриллианты…
Повисла крошечная пауза. Верман сцепил пальцы на животе и подобрался: вот теперь начинался разговор.
– Счастливая способность, – согласился он. – Надеюсь, у вас будет возможность оценить «Голубого Француза» и послушать, как он звучит. Думаю, это соната!
…Генрих Краузе вернулся в гостиницу «Метрополь» поздним вечером. Таинственно улыбаясь, взял у портье ключи и поднялся наверх, насвистывая старинный ригодон. Номер, по его мнению, был слишком вычурным, но это искупал прекрасный вид из окна: на многолюдную площадь, обрамленную деревьями.
– Чудесно, чудесно, – пробормотал по-русски довольный Краузе, ставя ударение на «у».
Пока все шло замечательно. Этот город, в котором Генрих не был так давно, очаровывал его, как и прежде. И с Моней Верманом все складывалось более чем удачно, хотя
– Голубой Француз! – пропел Краузе на мотив ригодона. – Голубой, голубой, голубой француз!
Лег в кровать и через пять минут уже спал, мечтательно похрапывая.
На следующее утро Валентин Дымов докладывал Хрящевскому:
– Вот что о нем известно: он миллионер, владелец сети гостиниц в Германии. Старикан со странностями. Всегда путешествует один, хотя его уже два раза пытались похитить, везде ходит пешком, при этом панически боится дождей.
– Каких еще дождей? – раздраженно осведомился Хрящевский. – Дымов, ты по делу, по делу давай!
Николай с утра был сердит, но не из-за Краузе. Дымов знал, что еще полгода назад к шефу просочилась информация: китайские умельцы освоили технологию заполнения пустот в драгоценных камнях. Услышав об этом, Хрящевский загорелся и решил во что бы то ни стало выкупить ее. Однако столкнулся с неожиданными трудностями – то ли изобретатель сбежал, то ли китайцы хитрили, но только ничего не получалось. Переговоры с узкоглазыми окончательно зашли в тупик, и Хрящевский злился, не получив желаемого.
– Что там с дождями? – недовольно повторил он.
– Так в статье написано, – оправдался начальник службы безопасности, – вот, мне ребята с немецкого перевели. На самом деле про немца толком ничего не известно. Гостиницами этот Краузе давно уже сам не управляет, в основном путешествует по миру.
Хрящевский фыркнул:
– Не насмотрелся еще на мир-то, лось немецкий?
– Он не немецкий, – внезапно заступился за Генриха Дымов. – У него корни русские. И он не просто так ездит, а выискивает редкие камни. Коллекционирует он их.
– Вот это уже ближе к делу, – похвалил Николай. – А то начал с дождичка.
– Коллекция у него непонятная: толком ее никто не видел. Один журналист был у Краузе в гостях и рассказал, что у того в подвале что-то вроде бомбоубежища. А в нем комната с драгоценностями. Якобы он даже видел своими глазами…. – Дымов сверился с записями и прочел по бумажке: —…два изумруда Лепре и белый алмаз «Конкистадор». Но Краузе позже объявил, что журналист все придумал и никакого бомбоубежища у него под домом нет, а камней и подавно. Чуть было до судебного процесса не дошло, но потом журналист взял все слова обратно, и на этом заглохло.
– «Конкистадор»! – Хрящевский уважительно присвистнул. – Если журналюга не соврал, то старикан непрост, ой как непрост!
– Наоборот, если он соврал, – поправил Дымов. – Ну, потом соврал. В смысле, не сначала соврал, а потом сказал правду, а наоборот.
Николай холодно смотрел на него, и Валентин Петрович смешался и замолчал. Пауза угрожающе затянулась.
– Ладно, – сжалился Хрящевский. – Что там еще у тебя?
– В общем, больше ничего, Николай Павлович, – признал Дымов. – Есть еще про семейное положение: был женат, развелся двадцать лет назад, детей нет. В сорок лет получил образование геммолога, еще слушал курс лекций по истории драгоценных камней.