Алое восстание
Шрифт:
— Потанцуй со мной, — шепчет она, делая знак музыкантам.
Между тем она тоже в бешенстве, уж я-то знаю, и Сообщество ненавидит в сто раз сильнее моего. Как же я люблю ее, мою Эо!
Снова запели цитры, загремели барабаны, с шелестом взвились красные юбки, затопали ноги. Старики за столами захлопали в ладоши, отбивая такт. Взявшись за руки, мы отплясываем до седьмого пота вместе с другими, и яростный гнев уходит, уступая место улыбкам и радостному смеху. Мы с Эо росли вместе и знаем друг друга всю жизнь. В ее глазах я вижу отражение своего сердца, в ее дыхании
Смеясь, она тянет меня в сторону. Уворачиваясь от танцующих, выбираемся из толпы, но и тут Эо не останавливается. Под ногами лязгают стальные мостки, над головой — темный потолок. Она влечет меня в сторону старых туннелей, к ткацкой, где работают женщины. Сейчас у них пересменка.
— Куда мы? — спрашиваю.
— Если помнишь, я обещала тебе сюрприз… И если начнешь извиняться за то, что твой сюрприз не удался, — получишь по шее.
Из расщелины в стене торчит росток гемантуса с кроваво-красным бутоном. Срываю цветок и протягиваю Эо:
— Вот мой сюрприз. Хотел тебя удивить.
— Ладно, — смеется она, — серединка моя, а лепестки твои. Только не отрывай сразу!
Нюхаю цветок у нее в руке. Пахнет ржавчиной и материнской пустой похлебкой.
В ткацкой повсюду, куда ни глянь, здоровенные пауки, покрытые густым серовато-бурым мехом. Толстое, с человеческую голову брюхо, смотрится странно на длинных костяных ногах. Пауки сидят на стенах, висят на железных рамах и плетут свою паутину — шелк покрывает все вокруг толстым слоем. Проходя мимо этих тварей, созданных руками гениев Сообщества, я невольно вздрагиваю: рудничные гадюки и то привычнее. Жена хихикает над моими страхами и тянет дальше. Отдирает от стены в углу пыльную паутину, за которой оказывается устье широкой ржавой трубы.
— Вентиляция, — объясняет Эо. — Неделю назад обвалилась штукатурка, а под ней обнаружился ход.
— Эо, нас выпорют, если узнают! Нам не разрешается…
— Я не позволю им испортить еще один подарок! — Гневно сверкнув глазами, она чмокает меня в нос. — Не робей, проходчик, там не сгоришь.
Пробираюсь вслед за ней по тесному петляющему туннелю, который заканчивается решеткой. Дальше темнота и странные звуки — жужжание, шорох. Эо берет меня за руку — хоть что-то знакомое и привычное.
— Что это?
— Животные, — отвечает она и тянет вперед, в непонятную ночь. Под ногами что-то мягко пружинит, я вздрагиваю, но продолжаю идти. — Трава, Дэрроу! Трава и деревья. Мы в лесу, понимаешь?
Запах цветов, мелькающие огоньки. Мелкие существа со светящимися зелеными телами порхают в сумраке. Радужные крылышки переливаются яркими цветами. Бабочки! Любуюсь, затаив дыхание. Одна пролетает совсем близко, я невольно протягиваю руку. Эо смеется.
Наяву бабочки еще прекраснее. О них мы поем песни, но видели только в фильмах на экране, единственном нашем окошке в многоцветный мир. А так — всю жизнь одни только рыжие скалы, раскаленный докрасна металл, красные скафандры да тускло-серый бетон.
Яркость красок слепит глаза. Я вздрагиваю и, смеясь, пытаюсь схватить насекомых, парящих во мраке передо мной.
Небо! Когда-то оно было для меня просто словом.
Поверхность планеты отсюда не видна, но звездами можно любоваться сколько угодно. Рассыпанные в черном бархатном небе, они сияют почти так же ярко, как лампы над нашим поселком. Лицо Эо блестит в звездном свете, она светится гордостью, словно все это принадлежит ей. С улыбкой она смотрит, как я падаю на колени и жадно вдыхаю аромат травы. Вслушиваясь в шорохи и жужжание в кустах, притягиваю жену к себе и целую — в первый раз с открытыми глазами. Ветви деревьев плавно покачиваются над головой в потоке воздуха из вентиляции. Впитывая в себя новые звуки и запахи, мы любим друг друга на мягкой травяной постели под крышей из звезд.
— Вон там туманность Андромеды, — чуть позже говорит Эо. Устав, лежим бок о бок, глядя вверх.
Живность о чем-то щебечет в темноте. Высокое небо немного пугает: если смотреть слишком долго, забываешь о гравитации и кажется, что вот-вот упадешь прямо в него. По спине бегут мурашки. Мой дом — пещеры, туннели и штреки. Так и тянет убежать туда, в безопасность глубокой норы, подальше от открытых пространств и незнакомых живых существ.
Эо осторожно проводит рукой по шрамам от ожогов, избороздившим мою грудь. Потом трогает след от укуса гадюки на животе.
— Мне мама рассказывала про Андромеду, — объясняет она, — даже рисовала, когда Бридж давал ей краски — ну ты помнишь, тот краб, которому она нравилась.
Она долго молчит, потом вздыхает. Понятно: сейчас будет серьезный разговор. В таком месте трудно удержаться. Наконец начинает:
— Все знают, что лавры положены тебе…
Я лишь отмахиваюсь:
— Не надо меня утешать, я уже не злюсь. Мне все равно. Теперь, когда я увидел это…
— Ты о чем? — возмущается она. — Сейчас как никогда тебе должно быть не все равно. Ты выиграл, а победу у тебя отняли!
— Не важно. Это место…
— Это место существует, Дэрроу, но ходить нам сюда нельзя. Оно только для серых, и делиться они не станут.
— Можно подумать, они должны.
— Да, должны, ведь оно наше!
— Как это? — удивляюсь я.
Моя семья и я сам — вот и все, что мне принадлежит. Всем остальным владеет Сообщество. Оно, а не мы вложило деньги в освоение Марса, отправило сюда людей и технику. Без Сообщества мы остались бы на умирающей Земле вместе с остатками человечества.
— Дэрроу, ну как ты не понимаешь! Совсем, что ли, заржавел? Разве не видишь, что они с нами делают?
— Полегче с выражениями! — хмурюсь я.
Эо опускает глаза:
— Извини, я просто… Только пойми ты наконец: нас держат в цепях! Повторяем громкие слова, а на самом деле мы рабы. Вечно стоим на задних лапках, выпрашивая лишний кусок хлеба.
— Ты можешь считать себя рабыней, — сухо цежу в ответ, — но я не раб. Я ничего не выпрашиваю, а зарабатываю честным трудом. Я проходчик и рожден для того, чтобы обустраивать Марс для людей, и готов жертвовать собой. Без терпения нет доблести…