Alouette, little Alouette…
Шрифт:
– Ты хороший, – сказала Аллуэтта. – Хочешь, принесу булочку с кремом?
– Давай, – ответил Френсис, – и кофе в большой чашке!.. Ладно, можешь и шефу занести.
Аллуэтта сказала печально:
– Он не заказывает…
– Ну и что? – изумился Френсис. – А ты носи. Если спросит, скажешь, я послал.
Она счастливо заулыбалась.
– Френсис, какой ты хороший.
– Сам собой любуюсь, – заявил Френсис. – Вот встану с утра и сразу к зеркалу. Какое же я замечательное чудо! Другого такого нет.
Максим все слышал, но не вмешивался,
Аллуэтта сказала тихо:
– Может быть, поджаривать по два хлебца?
Он буркнул, не глядя в ее сторону:
– С чего вдруг?
– Ты худой, – сказала она, – как велосипед.
Он поморщился.
– Я пью семь-девять чашек кофе. Если к каждой по две гренки… а ты еще стараешься намазывать сыра побольше, то я скоро в двери не пролезу. Или ты нарочно?
– А мне все равно, – сообщила она тихонько, – толстый ты или худой, больной или здоровый, я все равно тебя не отпущу.
– Ты еще меня не поймала, – прошептал он.
– Но я охочусь, – напомнила она.
– Я, – сказал он, – знаешь ли, такой вот зайчик, о шкурку которого можно обломать зубки. Понимаешь, принцесса, а виноград-то зеленый…
– Не понимаю, – ответила она. – Но моя мама часто пела над моей колыбелькой: никуда не денешься, влюбишься и женишься, все равно ты будешь мой…
Он дернул плечом.
– Ты лежала в колыбельке? Как все люди?
– А ты думал, из-под коряги вылезла?
– Кто тебя знает, – сказал он. – А почему сама кофе не пьешь?.. Цвет лица оберегаешь?
– А что, – спросила она, – у меня хороший?..
– Как у доярки, – ответил он. – Никогда бы не подумал, что атмосфера ночных клубов способствует такому румянцу.
– Это я тебя стесняюсь, – сообщила она.
– Ты? Ты чего-то можешь стесняться?
– Только тебя, – ответила она.
– Ишь ты, – сказал он. – Это с какого времени?
Она ответила негромко:
– Ты знаешь, с какого.
Он умолк, не зная, что сказать, когда легкий и ни к чему не обязывающий треп опасно быстро принимает слишком серьезный оттенок.
– Лучший способ, – сказал он, – сохранить цвет лица – это хорошо высыпаться. Думаю, ты спишь без задних ног. И снятся тебе ночные клубы… Ладно-ладно, прогулки на яхтах, размером с авианосцы.
– Сплю я хорошо, – сообщила она, – хотя очень не нравится унижающее мое достоинство состояние сна. Да, у меня есть достоинство, а ты думал? Моя беспомощность во сне, беззащитность, уязвимость… не от внешних врагов, все-таки не пещерное время, живем в благополучном обществе, однако это состояние, когда лежишь в прострации и не знаешь, что с тобой происходит.
Он посмотрел с интересом: то ли в самом деле так себя чувствует, то ли догадывается, что это хорошая тема для разговора в лаборатории, где все немножко помешанные и говорят не так, как нормальные люди в ночных клубах, на теннисных кортах и пляжах Малибу.
– Понимаю, – сказал он, –
– Вот-вот, – сказала она жалобно.
– А чаще всего, – сказал он искренне, – вообще ничего не помним. Как будто нас и не существует, верно? Иногда кажется, что в самом деле ночью нас нет, а в постели только сосуд, в который каждую ночь наливают новое вино.
Она сказала с трусливой надеждой:
– А может, то же самое?
– Может, – согласился он. – Но сперва вылили, просмотрели в некой лаборатории, какие-то ингредиенты убрали, что-то добавили, перемешали, взболтали, дали отстояться, а потом снова влили в это тело, которое считается мною, хотя это всего лишь тело, а не я сам.
Она смотрела на него с ужасом, потом с надеждой.
– Правда? И ты так думаешь? Ну тогда все хорошо…
– Что хорошего?
– Ты всех нас спасешь, – заявила она уверенно. – И меня тоже. Вместе с мышами.
Он покровительственно улыбнулся.
– Не трусь. На самом деле ничего страшного не происходит. Меня, правда, это раздражало с детства, ну такой я, свободолюбивый, даже такое насилие над собой не терпел, а теперь, когда у меня есть некие возможности и я начал заниматься вплотную, стараясь понять, что же происходит со мной во сне, то многое понятнее…
– А мне узнать можно?
– Можно, – ответил он. – Годится и стандартное объяснение, дескать, во сне происходит упорядочивание и сортировка полученной за день информации. Что-то в долговременную память, что-то в кратковременную, а потом и вовсе прочь, большинство всего увиденного сразу стирается на фиг… Так что мы в самом деле утром просыпаемся совсем другими людьми. В буквальном смысле.
Она зябко передернула плечами.
– Ладно, но ты сказал, что это стандартное объяснение. Уверена, тебя оно не устраивает.
– Еще бы, – сказал он, – это всего лишь успокаивающая отговорка, основанная на предположении. Это даже не гипотеза, а так, мысли вслух.
– А что происходит на самом деле?
– Не знаю, – ответил он откровенно. – Пока что мы, вооруженные самой могучей наукой и достижениями хай-тека, беспомощно разводим руками. Или клетке можно исследовать вселенную, но запрещено исследовать сам организм?
Он оборвал себя на полуслове, заметив, что в их сторону все чаще оглядываются, у Френсиса вообще рот до ушей. А ведь в самом деле не разрешал отвлекать себя, сейчас непонятно, что нашло, не просто разговаривает, а чуть ли не чирикает…
– Все-все, – сказал он торопливо. – Шеф должен подавать пример, а какой пример подаю я?
– Исчезаю, – ответила Аллуэтта шепотом.
Ее сердце колотилось взволнованнее, чем если бы превратилось в птичку, попавшую в сеть. Сейчас произошло нечто пустяковое, но очень важное, что даже непонятно, почему так взволновавшее. Просто-напросто у них вроде бы появилось… или нет?.. нечто общее, что не хотелось бы показывать другим.