Алпамыш
Шрифт:
Очень, говорят, у них богата знать.
Как они живут, мне хочется узнать,
В чем хвалить их нужно, в чем их осуждать,
Преданы ль тебе — хочу их испытать.
Если б разрешенье ты изволил дать,
Я бы к ним пошла по бедности своей.
Милости такой я вправе ожидать.
Семерых родив батыров-сыновей,
Никому
Если бы себе с приезжих дань взяла:
Люди говорят — нет их стадам числа.
Собирает мед с любых цветов пчела.
Я бы шаху тоже пользу принесла:
Разговор с одним, с другим бы завела, —
Что в душе таят, я б выведать могла:
Похвала тебе иль, может быть, хула…
Я бы к ним, султан мой, не одна пошла, —
Трех бы, четырех других старух взяла.
Сердца моего кому поведать боль?
Разреши, мой шах, сходить мне в Чилбир-чоль!
Калмыцкий шах позволил баям-пришельцам жить, как они хотят. Но даже сам шах опасался зловредной старухи Сурхаиль и ее могучих сыновей. Поневоле пришлось ему дать ей разрешение.
«Теперь — что хочу, то — получу!» — подумала коварная старуха. Домой вернувшись, взяла она с собой девять от нее зависимых старух-родственниц, и отправились они вдесятером в путь. Идут за ней девять согбенных старух-побирух.
Младший сын Сурхаиль — батыр Караджан с тринадцатью своими махрамами в это время коней пас. Видит он — мать его в степь Чилбир идет, девять старух за собой ведет. Подумал Караджан: «Что за пронырливая такая старуха, ноги бы ей поломать! Пойдет в степь Чилбир, нас объявит опорой своей, болтать станет, наговорит вздора всякого, — обидит людей приезжих, — пропасть бы ей! Как-никак на чужбине они! Э, нечестивицы, старухи-паршивицы! Что им в байском становище делать? И нам — срам, и сам шах возмутится — скажет: „Силой выродков ее дорожа, напрасно пустил я старуху к баям-пришельцам. Испортила мне все дело ведьма эта!“».
Подошел Караджан к матери — и, доброго ей пути пожелав, так сказал:
— Быть живой, богатой дай тебе господь!
Множество халатов дай тебе господь!
Сыном быть брюхатой дай тебе господь!
Девять верных спутниц в путь с тобой идут, —
С первой до десятой — дай вам всем господь
Доброго пути, куда б вам ни итти!
Мать моя, скажи, далеко ль ты идешь?
Старые свои зачем ты ноги бьешь?
Слово Караджана выслушать изволь:
Может быть, домойте пути ты повернешь?
Нечего тебе таскаться
Много разных слов тебе сказать могу,
Только от греха язык уберегу.
Лишними словами я пренебрегу,
Слово я хочу хорошее сказать, —
Матери своей скажу, а не врагу.
Сыну своему такую речь прости,
Только разговор за шутку не сочти:
В Чилбир-чоль к узбекам что тебе плестись?
На подарки баев пришлых не польстись, —
С этого пути домой повороти.
Говорю тебе и этим девяти:
Нечего, старуха, голову ломать.
Я тебя ведь знаю — ты коварна, мать, —
Что-нибудь привыкла ты злоумышлять.
Пришлых этих баев ты не трогай, мать, —
Незачем у них тревогу поднимать.
Возвратись домой своей дорогой, мать!
Ты стара — и смерть уж на пути к тебе, —
Думай о загробной ты своей судьбе!
Эти слова услыхав, видя, что сердит Караджан, нрав его зная, Сурхаиль-ведьма такое слово ему сказала:
— Э, не горячись напрасно, мой сынок!
Если прогуляюсь — не лишусь я ног.
Девушки у них прекрасны, мой сынок:
Зятем я тебя в узбекский дом введу.
Сговорив невесту, ей надев платок,
Я благополучно и домой приду…
Ты меня с пути, сынок мой, не сбивай.
Высмотрю, узнаю, кто первейший бай,
Первую у них красавицу найду,
Вызнаю, свободна ль, нрав каков у ней, —
Сделаю невестой и женой твоей!
Если сговорюсь, то жди, сынок, вестей.
Породнимся с ними, наплодишь детей. —
Все-таки утеха старости моей!
Ведь не век тебе с махрамами бродить, —
Холостым живешь — пора тебя женить.
Поспешив меня в злокознях обвинить,
Счастья своего чуть не порвал ты нить.
Если хочешь знать, — иду я для тебя.
Младшенького сына горячо любя,
Я ведь ни о чем не думала плохом, —