Алракцитовое сердце

Годвер Екатерина

"Сходил, называется, за добычей... Ничего не достал, да еще провалялся бревном три дня... Ну, почти ничего.
– Деян рассмотрел у стены кучку серых перьев: должно быть, Джибанд или чародей нашли мешок с замерзшей птицей и принесли в дом.
– Хорош охотник! Курам на смех".

– Не думай, я не впервые в жизни держу в руках поварешку.
– Чародей расценил его смущение по-своему.
– Я же как-никак колдун: не все можно поручить подготовить слугам. Так что это съедобно: я пробовал. Хотя повар из меня никудышный, что поделать.

Судя

по запаху гари, в последнем чародей не ошибался.

– Нельзя уметь все на свете... Но я ни на что такое и не намекал, ты что.
– Деян зевнул, с трудом поборов искушение лечь обратно на застеленую тряпьем лавку. Картина этой неумелой заботы удивляла и смущала: сам-то он, хотя занимался лекарствами и прочим, о чародейском удобстве не думал ни мгновения.
– Та сила в лесу - что это было? Она вела меня против воли и будто... высушила меня. Как кровь выпустила.

– Примерно так и есть, - кивнул Голем.

– Но что она такое?

– Убьем - узнаем наверняка. Но...

Голем, не договорив, встал, прошел нетвердой походкой к столу и вернулся обратно с ниткой костяных бус.

– Волчья пясть, барсучья, рысья, а эта, кажется, из медвежьего ребра выточена... Обычные ведьмы такие игрушки не делают. Опасные игрушки.
– Голем раскрутил бусы на ладони, подбросил в воздух и поймал другой рукой.
– Думаю, повертуха здесь жила. Жила, померла, но не до конца: это у них часто, тяга к жизни у них звериная...

– Стала немертвой, значит?
– припомнив, спросил Деян.

Голем покачал головой:

– Не совсем. От мертвого тела она освободилась - для повертухи это невелика сложность - и шатается теперь по миру неприкаянным духом. А косолапый, которого я застрелил, супружник ее был или сынок. Повертуха опасна, но в дом ей, мертвой, без приглашения не войти; она и приближаться боится - верно, не сама померла, убили ее тут. Дух ее дурной развеять - дело несложное. Но придется пока с этим погодить. Если ошибусь, нехорошо может выйти.

– Повертуха? Супружник?
– тупо переспросил Деян. Что-то внутри отторгало следовавший из слов чародея смысл.

– Вроде как человеческого племени они, повертухи, а вроде как и не совсем, - расплывчато объяснил Голем.
– Среди людей рождаются, но в любую шкуру влезть могут. Хоть в медвежью, хоть в волчью, хоть в какую. Обороту ни обучиться никак нельзя, ни излечиться от него: это у них от природы. И страсть от природы огромная к плотским утехам: с человеком ли, со зверем. Но больше со зверем - редкий человек их напор долго выдержать сможет. Да и зверь, говорят, не всякий...

– Достаточно! Я понял.
– Деян почувствовал, что покраснел, как помидор.
– А дети их... детеныши... они тоже такие?

– Нет.
– Голем покачал головой.
– Чтоб повертуха человеческого младенца родила - я о таком не слышал. А звереныши обычные рождаются. И власти у нее, мертвой, над зверьем больше нет. Тут вся ее власть осталась.
– Он тряхнул бусами.
– Спасибо ей на том: против нее же и сгодятся.

Деян

вспомнил видения, донимавшие его в полусне.

– Могло быть такое, чтоб кто-то... чтоб любовник из людей жил тут с ней, пытался от колдовства излечить, но отчаялся и сперва ее, а затем и себя порешил, застрелился?

– Могло - почему бы и нет.
– Голем пожал плечами.
– Как на самом деле, теперь уже не узнает никто. А с чего ты так подумал?

– Да так... То ли примерещилось, то ли приснилось - не поймешь. Давно еще.

– Надо было сразу об этом мне рассказать, - с укоризной заметил чародей.

– Надо, - согласился Деян.
– Но я и сам забыл. Все кошмары запоминать - голова разломится. Наружу-то из дому можно выйти, или эта повертуха нас сторожит?

– Можно. Только далеко не отходи и голосов не слушай.

– Ага.

Деян осторожно встал. Сначала по привычке на одну ногу, затем, опомнившись, и на вторую: тело слушалось нормально. Краем глаза он заметил, как чародей, сам еще нетвердо стоящий на ногах, дернулся с намерением его поддержать и лишь в последнее мгновение остался на месте с полупротянутой рукой.

– Сейчас вернусь.
– Деян протиснулся мимо Джибанда и прошел к двери, спиной чувствуя взгляд чародея, боровшегося с желанием все-таки предложить совершенно не нужную помощь.

"Чудны дела твои, Господи... Да что на него нашло?
– Деян вышел в светлую, заснеженную ночь, на ходу разминая мышцы, с наслаждением втянул чистый холодный воздух.
– Чем дальше, тем меньше я понимаю".

Голем настолько очевидно беспокоился за него, что это было почти смешно. Что-то изменилось в чародее за последние три дня; будто слезла шкура или треснул внутри какой-то стержень. Деян который раз уже после пробуждения почувствовал укор совести:

"Он ведь первый раз спас меня еще в Орыжи. Я думал его убить, собирался бросить - а он снова пришел на помощь. Какие бы у него на то ни были резоны - выручил ведь! А я..."

– Послушай, Голем!
– Вернувшись в хижину, сразу заговорил Деян, торопясь высказать все, пока решимость не растаяла вместе с налипшим на сапоги снегом.
– Я не думаю, чтобы я вскоре смог... чтоб мне перестать тебя... ну, чтоб... тьфу!

Нужные слова никак не шли на язык, и он с досады ударил по косяку.

"Простить", "перестать ненавидеть" - все это было неточно, даже неверно.

Голем настороженно взглянул снизу вверх:

– Чтобы ты смог смириться с моим существованием в этой и без меня неприятной жизни?

– Нет! Ну, то есть... Не знаю, наверное, можно и так сказать, - сдался Деян.
– Но так или не так, а все-таки я рад, что все обошлось... И спасибо тебе за то, что спас... Дважды спас. Я благодарен, правда. Хотя я иногда говорю разное, цепляюсь к тебе без повода... За это прости. Характер дурной - не умею я с людьми. Не привык. Дома старшие часто мне пеняли, что с людьми не лажу. Язык мой - враг мой.