Альрауне. История одного живого существа

Эверс Ганс Гейнц

Она взяла письмо, внимательно прочла от начала до конца, потом опустила и уставила взгляд в пространство. Лицо ее было бледно как воск.

– Что с тобой? – спросил Франк Браун.

– Нет, он это знал, – медленно сказала она, – знал превосходно. – Потом обратилась к нему: – Если ты хочешь нажить много денег – не продавай этих акций. – Ее голос зазвучал очень серьезно. – Они найдут еще золото: твои акции поднимутся еще выше, гораздо выше.

– Слишком поздно, – небрежно сказал он, – сейчас бумаги, наверное, уже проданы. Впрочем – ты так уверена?

– Уверена? –

повторила она. – Конечно, уверена.

Она опустила голову на стол и громко зарыдала:

– Опять – опять – то же самое…

Он встал и обвил рукою ее шею. «Умереть, – сказал он. – Выкинь эту чушь из головы. Пойдем, Альрауне, пойдем купаться – свежесть воды излечит тебя от ненужных мыслей. Поговори с твоими русалками – они подтвердят, что Мелузина может приносить горе до тех пор, пока не поцеловала возлюбленного».

Она оттолкнула его и вскочила, подошла вплотную и пристально посмотрела ему в глаза.

– Я люблю тебя, – воскликнула она. – Да, люблю. Но неправда – волшебство не исчезло. Я не Мелузина. Я не дитя прозрачной стихии. Я из земли – меня создала ночь. Резкий вопль вырвался из ее губ; он не понял, было ли то рыдание или раскатистый хохот.

Он схватил ее своими сильными руками, не обращая внимания на ее сопротивление. Схватил, словно непослушного ребенка, и понес вниз, в сад, принес к озеру и бросил вместе с одеждой прямо в воду. Она поднялась оглушенная, испуганная. Он пустил каскады – ее окружали серебристые брызги.

Она громко смеялась. «Иди, – позвала она, – иди ты тоже». Когда он подошел, она увидела, что у него идет кровь. Крупные капли падали со щек, с шеи и с левого уха. «Я укусила тебя», – прошептала она.

Он кивнул. Она выпрямилась, обвила его руками и воспаленными губами стала пить его красную кровь.

– Ну, а теперь? – воскликнула она.

Они поплыли. Потом он побежал в дом, принес ей плащ и когда вернулся, она только сказала:

– Благодарю тебя, дорогой.

Они лежали под большим буковым деревом. Было жарко… Измяты, измучены были их ласки, объятия и сладостные сны. Как цветы, как нежные травы, над которыми пронеслась буря их любви. Потух пожар, жадною пастью пожравший себя самого: из пепла поднялась жестокая, страшная ненависть. Они посмотрели друг на друга – и поняли, что они смертельные враги. Красные линии на ее ногах казались ему страшными, противными – на губах у него выступила слюна, будто он пил из ее губ горький яд. А маленькие ранки от зубов ее и ногтей горели, болели и пухли…

«Она отравит меня, – подумал он, – как когда-то отравила доктора Петерсена».

Ее зеленые глаза скользили по нему возбуждающе, насмешливо, нагло. Он зажмурился, стиснул губы, крепко сжал руки.

Но она встала, обернулась и наступила на него ногой – небрежно, презрительно.

Он вскочил, придвинулся вплотную – встретил ее взгляд: она не сказала ни слова. Но подняла руку. Плюнула ему в лицо и ударила. Он бросился на нее, схватил ее тело, вцепился в ее локоны, повалил ее на землю, ударил, схватил

за горло.

Она упорно боролась. Ее ногти разорвали ему лицо, зубы вонзались в руки и в грудь. Но в крови встретились внезапно их губы – нашли друг друга и со страшной болью слились…

Но он схватил ее, откинул прочь, далеко, – и она без чувств упала в траву. Он зашатался, опустился на землю, поднял глаза к лазурному небу – без воли, без мысли, желания, – прислушался к ударам своего пульса…

Наконец глаза его сомкнулись…

Когда он проснулся, она стояла перед ним на коленях. Локонами осушала кровь с его ран, разорвала сорочку на длинные полосы и стала его перевязывать…

– Пойдем, любимый, – сказала она, – надвигается вечер.

На дорожке валялась яичная скорлупа. Он стал шарить в кустах и нашел разоренное гнездо клеста.

– Негодные белки, – воскликнул он. – В парке, они прогонят отсюда всех птиц.

Их слишком много

– Что же делать? – спросила она.

Он ответил: «Убить несколько штук».

Она захлопала в ладоши. «Да, да, – засмеялась она, – мы пойдем на охоту».

– У тебя есть ружье? – спросил он.

Она подумала. «Нет – кажется, нет, надо купить… но постой-ка, – перебила она себя, – ружье есть у старого кучера. Иногда он стреляет в чужих кошек – они часто забираются в наш сад».

Он отправился в конюшню. «Здравствуй, Фройтсгейм, – сказал он. – У тебя есть ружье?»

«Да, – ответил старик, – принести его вам?» Франк Браун кивнул, потом спросил: «Скажи-ка, старик, ты ведь хотел покатать внуков на Бианке? В воскресенье они были, кажется, здесь – но я не видел, чтобы ты их катал».

Старик пробурчал что-то, пошел в свою комнату, снял со стены ружье. Вернулся и молча принялся его чистить.

– Ну? – сказал Франк Браун. – Ты не ответишь на мой вопрос?

Фройтсгейм пошевелил сухими губами. «Не могу…» – пробормотал он.

Франк Браун положил руку ему на плечо: -Будь же благоразумным, старик, скажи, что у тебя на душе. Ведь со мною, кажется, ты мог бы быть откровенен.

Кучер сказал: «Я не хочу ничего принимать от барышни – не хочу от нее никаких подарков. Я получаю жалованье – за него я работаю. А больше я не хочу».

Он понял, что переубедить этого упрямца невозможно, и решил сделать маленький вольт – бросил приманку, на которую тот неминуемо должен попасться.

– А если барышня потребует чего-нибудь от тебя, ты разве не сделаешь?

– Нет, – продолжал упрямый старик, – не сделаю ничего, что не входит в мои обязанности.

– Ну, а если она тебе заплатит, – не унимался Франк Браун, – ты сделаешь?

Кучер все еще не хотел сдаваться. «Смотря по тому…» – прошамкал он.

– Не будь же упрямым, Фройтсгейм, – засмеялся Франк Браун. – Не я, а барышня просила одолжить у тебя ружье, чтобы пострелять белок, – ведь это же не имеет ничего общего с твоими обязанностями. А за это – понимаешь: в отплату за это – она тебе позволяет покатать внуков на Бианке. Услуга за услугу, согласен?