Альрауне. История одного живого существа

Эверс Ганс Гейнц

ГЛАВА 16, которая рассказывает, как погибла Альрауне

Медленно он поднялся наверх в свою комнату. Промыл рану, перевязал ее. И рассмеялся над неловкостью девушки.

«Еще научится, – подумал он. – Надо немного поупражняться в стрельбе».

Он вспомнил ее взгляд, когда она убежала. Растерянный, полный безумного отчаяния, будто она совершила преступление. А ведь это было печальной случайностью – к тому же и кончилось довольно благополучно…

Он задумался. «Случайностью? В том-то и дело: она не признает тут случайности. Ей это кажется –

роком».

Он думал… Конечно, это так, потому-то она испугалась, потому-то и убежала, когда взглянула ему в глаза – и увидела там свое отражение. Она содрогнулась – при виде смерти, которая рассыпает свои цветы повсюду, где ступает ее нога…

Маленький адвокат предостерегал его: «Теперь ваша очередь». Разве Альрауне и сама не говорила того же, когда просила его уехать? И разве не те же чары овладевают им, как и другими? Дядя завещал ему бумаги, не стоившие ни гроша, – а теперь вдруг в земле нашли золото. Альрауне приносит богатство – но приносит и смерть…

Он вдруг испугался – только теперь – впервые. Снова осмотрел свою рану… Да, да, и как раз под ней бьется сердце. Малейшее движение, поворот тела, когда он хотел показать, где белка, – спасло его. Иначе – иначе…

Но нет, умереть он не хотел. Хотя бы ради матери, подумал он. Да, ради нее – но даже и в том случае, если бы ее не было.

Ради себя самого. Столько лет учился он жить и овладел наконец великим искусством, дававшим ему больше, чем тысячам других. Он жил полно и разнообразно, стоял на вершине и наслаждался всем миром.

«Судьба покровительствует мне, – думал он. – Она издали грозит мне пальцем, это яснее всяких слов адвоката. Пока еще не поздно». Он достал чемодан, открыл, начал упаковываться. "Как пишет дядюшка Якоб в конце кожаной книги? «Испытай свое счастье. Жаль, что меня уже не будет, когда придет твой черед: мне бы так хотелось на тебя посмотреть!»

Он покачал головою. «Нет, дядюшка Якоб, – пробормотал он – на этот раз я не доставлю тебе удовольствия».

Он собрал ботинки, принялся за белье. Отложил сорочку и костюм, которые решил надеть в дорогу. Взгляд упал на синее кимоно, висевшее на спинке стула. Он взял его и осмотрел опаленную дырку от пули.

«Надо оставить, – подумал он. – На память Альрауне. Пусть она присоединит его к другим сувенирам».

Громкий вздох послышался за спиной. Он обернулся – посреди комнаты стояла она в легком шелковом плаще и смотрела широко раскрытыми глазами.

– Укладываешься? – прошептала она. – Ты уезжаешь. Я так и думала.

Клубок стеснил ему горло. Но он с усилием овладел собою. «Да, Альрауне, я уезжаю», – сказал он.

Ничего не сказав, она бросилась в кресло и молча смотрела. Он подошел к умывальнику и стал собирать вещи: гребни, щетки, мыло, губки. Закрыл наконец крышку и запер чемодан.

– Так, – резко сказал он. – Я готов.

Он подошел и протянул ей руку.

Она не пошевельнулась и не подала своей. Ее бледные губы были плотно сжаты.

Только глаза говорили. «Не уезжай, – молили они. – Не оставляй меня. Останься со мной».

«Альрауне», – прошептал он. В его обращении прозвучал словно упрек, словно просьба отпустить,

дать уехать.

Но она не отпускала его, приковывала своим взглядом: «Не покидай меня».

Он чувствовал, как слабеет его воля. И почти с силою отвернулся от нее. Но тотчас же ее губы раскрылись. «Не уезжай, – потребовала она. – Останься со мною».

– Нет, – воскликнул он. – Ты меня погубишь, как погубила других.

Он повернулся к ней спиною, подошел к столу, взял немного перевязочной ваты, смочил в масле и плотно заткнул оба уха.

– Ну, теперь говори, – закричал он, – говори, если хочешь. Я не слышу тебя и не вижу. Я должен уехать. И ты это знаешь: дай мне уйти.

Она сказала тихо: «Ты будешь меня чувствовать». Она подошла и положила руку ему на плечо. И дрожание пальцев ее говорило: «Останься со мною. Не покидай меня». Были сладки чуткие поцелуи ее маленьких рук… «Я сейчас от нее вырвусь, – думал он, – сейчас, еще только мгновение». Он закрыл лаза и наслаждался пожатием маленьких пальцев. Но руки поднялись, и щеки его дрогнули от мягкого прикосновения. Медленно обвила она его шею, запрокинула ему голову, поднялась на цыпочки и прижалась влажными губами к его рту.

«Как странно все-таки, – подумал он, – ее нервы говорят, а мои понимают этот немой язык».

Она увлекла его за собою – заставила присесть на кровать. Села к нему на колени, осыпала градом ласк. Вынула вату из ушей, стала шептать знойные, нежные слова. Он их не понимал – так тихо она говорила. Но чувствовал смысл, чувствовал, что все они значат: «Останься». Что она уже говорит: «Как хорошо, что ты остаешься».

Его глаза все еще были закрыты. Он все еще слышал бессвязный лепет ее губ, чувствовал прикосновение ее маленьких пальцев, скользивших по лицу и груди. Она не настаивала, не убеждала – а все же он чувствовал ток ее нервов, который владел им, господствовал. Медленно, тихо он опускался все ниже и ниже.

Но вдруг она вскочила. Он открыл глаза, когда она подбежала к двери и заперла ее. И спустила тяжелую оконную портьеру. Тусклые сумерки окутали комнату.

Он хотел подняться. Но она уже вернулась. Он не успел пошевельнуть и пальцем. Сбросила с себя черный плащ, подошла к нему, нежною рукою закрыла ему веки, прикоснулась губами к его рту. Он не сопротивлялся…

«Ты останешься?» – спросила она. Но он почувствовал, что это был уже не вопрос. Она хотела только услышать ответ – из его собственных уст.

– Да, – ответил он тихо.

Ее поцелуи обрушились, словно ливень в майскую ночь. Ее ласки сыпались на него, будто цвет яблони. Ее нежные слова лились, как сверкающие брызги каскадов на озере в парке.

– Ты научил меня, – шептала она, – ты – ты показал мне, что такое любовь, – и ты должен остаться, остаться для меня, любовь которой ты сам создал.

Она прикоснулась к его ране и поцеловала ее. Подняла лицо и блуждающим взором взглянула на него. «Я тебе сделала больно, – шептала она, – я попала в тебя – в самое сердце. Ты хочешь ударить меня? Не принести ли мне хлыст: делай, что хочешь. Рви мое тело зубами – возьми нож. Пей мою кровь – делай, что хочешь, – все, все – я раба твоя».