Алтарь эго
Шрифт:
– Вот я об этом и говорю. Неужели обязательно выражаться так высокопарно? Почему просто не сказать «отказала»? Ну почему ты не говоришь нормально, а?
Противотуманные фары окрасил нас с Джулианом в оранжевый цвет.
– Почему тебе всегда необходимо демонстрировать свое всезнайство?
– Так вот что выводит тебя из себя? Что у меня есть мозги? – спросил он скептически.
Я ощупала низ сиденья в поисках запрятанной пачки сигарет.
– Ты так долго просиживал задницу в своем чертовом Оксфорде, что совсем замшел, – вот что меня выводит из себя! Только работа, и никаких развлечений –
– Но если бы я только развлекался и не работал, я бы расследовал дела по нелегальной парковке в каком-нибудь затхлом городишке. А я тружусь в поте лица, чтобы мы могли наслаждаться жизнью.
– Н-да! Для этого ты и работаешь бесплатно ночи напролет. Да ты же месяцами не берешь с клиентов ни гроша. И сексом занимаешься в носках, потому что слишком устаешь, чтобы их снять…
Включив свет, чтобы порыться в сумочке, я подумала о прекрасной даме Джулиана – его работе. В какой-то степени я бы даже предпочла, чтобы у него была другая женщина. Тогда я могла бы просто облить его «сааб» соляной кислотой, искупаться в его коллекционных винах и сочинить эксцентричный опус об отвергнутой женщине. Но что сказать в адрес человека, который всю свою любовь отдал книженциям по юриспруденции? Я действительно ревновала его к повесткам в суд, правда-правда.
– Но как же все те прекрасные летние отпуска, что мы провели вместе? – возразил он, когда нас выбросило на автостраду. – Послушай, выключи этот дурацкий свет!
– Да уж, в этих занюханных столицах… Мне надоело, что ты несешь на своих плечах бремя всего мира, Джулиан. – Я выключила свет и достала прикуриватель. – Найми себе носильщика!
– Тебе уже тридцать два года, Бекки! Джулиан выхватил у меня изо рта сигарету и погасил ее.
– Достаточно уже повеселилась. Пора бы уж успокоиться и завести семью.
– Ха, – сердито воскликнула я. – Так, значит, тебе снова придется заниматься со мной сексом, чтобы у нас были дети…
Я стала грызть ногти.
– Последний раз мы вступали в физический контакт, когда у меня в горле застряла рыбная косточка в кафе «Ривер» и ты пытался вытащить ее руками. Ты уже несколько месяцев не вылизывал меня.
– Прошу тебя, Ребекка! – Шины «сааба» раздраженно чавкали по придорожным лужам. – Тебе обязательно выражаться так грубо? Ты ведь никогда даже не просила об этом…
– А как бы ты хотел? Чтобы я прислала тебе письменное приглашение? Господи!
– Ну хорошо, раз уж мы об этом заговорили, что тебя еще беспокоит в плане секса? Почему бы нам не составить список?
– Давай.
– Я пошутил.
– Ты мог бы быть чуть более спонтанным в сексе. Ты относишься к сексу, как к очистке водостока от опавших листьев, а эту обязанность ты исправно исполняешь раз в неделю со всей ответственностью.
– Но я ведь… Помнишь, как мы тогда занимались любовью в доме Вивиан и Саймона? Когда вышли покормить кошку?
– Джулиан. Да ты всегда успеваешь сначала аккуратно повесить одежду. И еще ты мало разговариваешь в постели.
– Я адвокат. Если я говорю что-то, то беру за это деньги.
– Вот как? Почему тебе все нужно увязывать с работой? Скоро мне придется в суде отстаивать свое право на любовную прелюдию…
– Хорошая мысль. Если тебя не
Секунду мы наблюдали, как «дворники» отплясывают ча-ча-ча на лобовом стекле, а потом разразились хохотом. Джулиан смеялся так заливисто, что должен был съехать с шоссе. Когда мы успокоились, он положил свою теплую суховатую руку поверх моей.
– Я так сильно люблю тебя, Бекки. Мне нравятся твое нахальство, твоя дерзость. Твое остроумие… Не говоря уже о лучших во всем Лондоне ножках.
Естественно, чувство вины накатило на меня гигантской волной. Я схватила его руку:
– Прости меня, Джулз. Я отвратительный мерзкий паразит. Я так низко пала, что, боюсь, прилипла к чьей-то подошве. Не могу поверить, что ты все еще любишь меня после всего, что я…
– Ради тебя я готов на все, Бек, ты же знаешь… Ну… почти на все, кроме операции по смене пола.
Я стиснула его руку.
– Давай уедем. В эти выходные. И просто будем трахаться дни напролет. Как раньше. А в перерывах можно все обговорить.
Джулиан поморщился.
– Я не могу. У меня обед с клиентом. В субботу вечером. Кстати, я надеялся, что ты ко мне присоединишься…
Я громко застонала.
– О нет, только не это… что за женушкины обязанности.
– Пожалуйста, Бекки.
Он наклонился. Поцелуй, которым он меня одарил, был страстным и сочным.
– Вот, – сказал он, всплыв на поверхность за глотком воздуха. – Так умеет твой вибратор? А как насчет «тяжелого петтинга»? – предложил он издевательским тоном.
– Мне кажется, что я наконец-то разрешила одну из величайших жизненных тайн – почему мужчины любят заниматься сексом в машине, – сказала я, стягивая с себя одежду. – Потому что зеркало заднего вида увеличивает предметы, правда ведь?
Джулиан засмеялся, расстегивая ремень. Я вздохнула: мужчине – грозе всех женщин незачем было заниматься любовью в машине.
Когда через несколько секунд в машине зазвонил телефон, мы оба подпрыгнули. Голос моей мамы по громкой связи атаковал барабанные перепонки. Я не стала бы отвечать, но, учитывая, что это был первый разговор после моего невыхода замуж, все-таки сделала это.
– Ну что, Анушка подцепила себе мужичка, правда? Почему же у меня не может быть такой дочки, как она? Вместо тридцатидвухлетней старой девы?
– Ох, мама. Ну почему тридцать два кажется всем таким серьезным возрастом? Почему нельзя перевести его в более легкую весовую категорию?
– Ты там не подцепила кого еще, ну-ка?
Я решила выбросить из головы тот одноразовый перетрах. Вернее, одноразовое облизывание. И еще поклялась, что никому никогда ни слова не скажу про Зака. Я сама не очень понимала, что натворила, так что как можно ожидать понимания от кого-то другого? Я, можно сказать, только что страшно унизила Джулиана, бросив его у алтаря, это ставило меня в один ряд с самыми жуткими вивисекторами. Так что чистосердечное признание и рассказ о плотских утехах вряд ли могли исправить мою репутацию, даже среди подруг. К тому же я точно знала определение слова «секрет» – нечто, что подружки рассказывают всем подряд, предупреждая: «Только никому не говори».