Алтайские сказки
Шрифт:
И Кара-каан сорвал с плеч Балыкчи козью шубу, на себя падел, к синему быку подошёл, за повод взялся, левую ногу в железное стремя поставил.
— Моо, моо! — заревел бык и, не дав хану перекинуть через седло правую ногу, потащил его по долинам и холмам.
От стыда лопнула чёрная печень Кара-каана, от гнева разорвалось его круглое сердце.
А Шёлковая кисточка взяла рыбака-сироту Балыкчи за правую руку, и они вернулись вдвоём в свой зелёный шалаш.
Найдите и вы своё счастье, как они своё нашли.
Тут
БОГАТЫРЬ КУЛАКЧА
Жил-был когда-то в берестяном аиле старик Кураны со своею старухой. Зубы у старика пожелтели, кожа высохла, бородёнка белая стала, как у белого козла. Но сам старик быстрый, лёгкий был, всякое дело у него спорилось. К старости спина у него сол нулась, и прозвали его Кураны-горбатый.
Не было у стариков ни земли, ни скота, а всё их имение — пегий конь. Ноги коня с годами длинной шерстью, как мохом, обросли, грива, словно инеем подёрнутая, поседела. Верхом на пегом коне старик Кураны пас неисчислимые стада Чада к-пая.
Вот однажды заболела старуха, и пошёл старик к Чадак-паю. Низко ему поклонился:
— Помогите нам.
На стойбище Чадак-пая шёл большой пир, гости мясо ели, чай пили.
— Помогу, помогу. Такому верному пастуху как не помочь? — сказал Чадак-пай.— Мы сегодня двадцать баранов зарезали,— возьми себе все сорок бараньих ушей, сваришь своей старухе похлёбку.
Пришёл Кураны домой, поставил котёл на очаг, налил воды и высыпал туда бараньи уши. Здесь ушки согрелись, проклюну-¦тгись у них глазки, пробились ножки, ручки. Выскочили они из котла, стали по аилу бегать, скакать.
Старуха засмеялась, болезнь ушла.
Сначала старики ушкам обрадовались, потом устали, спать легли и ушек всех под одно одеяло уложпли.
Утром уехал Кураны на пастбище, вечером возвращается, а старуха и говорит ему:
— Беда с этими ушками: суп едят — обжигаются, спать лягут — дерутся, встанут — через костёр прыгают. Того и гляди, в огонь попадут!
— Ничего не поделаешь, надо терпеть.— сказал старик,— куда их денешь? Была бы на них шерсть, пустил бы их на волю.
И тут ушки встали на четыре лапки, обросли шерстью, выпустили хвосты, обернулись сусликами и убежали.
— Ох, ах! — запричитала старуха.— Что ты натворил, старик, своим длинным языком! Обиделись ушки и нас покинули. Хоть бы один остался, был бы он нам вместо сына.
— А я остался! — вдруг услышали старики тонкий голос.— На меня чашка опрокинулась!
Подняли чашку, а под ней, оказывается, малыш сидит. Обрадовались старики, имя своему малышу дали — Ушко-Кулакча.
Был Кулакча так мал, что мог верхом на черенок ножа сесть, в опрокинутой чашке будто в аиле жил. Никогда не унывал, песни пел, смеялся.
Алтайские сказ1.и 65
Вот однажды
— Милый Кулакча, нам совсем есть нечего. Я поеду верхом в соседнее стойбище, попрошу там у людей хоть горсть ячменя, а ты вместо меня выгони скот на пастбигце.
Утром овцы сами к сладкой траве, к чистой воде поспешили. Но как их вечером к стойбищу пригнать?
В густой траве пастушка Кулакчу не видно, у звонкой реки голоса его не слышно.
Подошёл Кулакча к вожаку-козлу, забрался к нему в ухо да как крикнет! Испугался козёл, побежал к стойбищу, овцы за ним.
Увидал Чадак-пай овец, а пастуха ^eт. Чадак-пай как Ка-тунь-река у камней зашумел, как буран загремел:
— Где Кураны-горбатый? Почему скот без пастуха?
От этого страшного крика малыш Кулакча на землю упал, спрятался в норке своего братишки-суслика и сидит там.
— Эй, рабы! — закричал Чадак-пай.— На коней садитесь, на пастбище скачите, Кураны-горбатого ко мне пршзедите.
Трое рабов вскочили иа коней, поскакали на пастбище, по Кураны там нет. Помчались к берестяному аплу — там у костра сидела старуха.
— Эй, старая,— закричали рабы,— где Кураны-горбатый?
— Пошёл у людей ячменя просить…
Рабы опять на коней вскочили, вернулись к Чадак-паю, повторили, что слышали, да ещё от себя, рабьи души, прибавили:
— Повелишь из-под .чемли его вытащить — рытащим, повелишь с неба достать — достанем, но иа пастбище мы его не наш.™.
Чадак-пай руками толстые бока подпирает, правую ногу в красном сапоге вперёд выставил, нижнюю губу выпятил, глаза его, как ядовито-жёлтые озёра, зубы его, как волчьи клыки. Он усы погладил и произнёс:
— Перелётная птица к своему гнездовью возвращается. Беглый раб обратно к хозяину придёт. За то, что трёх коней своих напрасно потревожил, накажу старика Кураны.
Так пригрозил и пошёл в свой белый шатёр.
Когда все люди разбрелись по стойбищу, вылез Кулакча из порки, отряхнулся и побежал домой.
Старик Кураны, оказывается, уже здесь, у костра сидит, трубку курит, а старуха кашу успела сварить.
— Здравствуй, сынок,— сказали старики,— видишь, добрые люди нас пожалели, ячменя дали.
Кулакча поел, залез под опрокинутую чашку — спать не спит, лежать не лежит.
Вот слышит он топот коня, вот слышит он голос Чадак-пая:
— На кого вчера скот мой оставил, Кураны?
У старика руки дрожат, коленки друг о дружку стучат, голова поникла. CjioBa в ответ сказать не смеет.
А Чадак-пай нахмурил брови:
— Вчера трое моих рабов верхом на быстрых конях тебя, Кураны-горбатого, искали, коней чуть до смерти не загнали. Копи вспотели, изо рта пена хлопьями падала. За пот и пену трёх коней ты, Кураны, будешь три месяца даром работать.