Алтайские сказки
Шрифт:
— Бедный журавль, у тебя, оказывается, всего две ноги!
Глянул журавль вниз, а у лисы-то — раз, два, три, четыре лапы! От удивления журавль широко разинул свой клюв.
— Ой! — крикнула лиса. — Ой, бедняга-журавль, у тебя ни одного-то зуба нет! А у меня тридцать шесть зубов, сто умов, четыре ноги, два уха и замечательный хвост!
Совсем обиделся журавль. С горя еще длиннее вытянул свою длинную шею и увидел вдали человека.
— Ай, почтенная лиса, охотник идет!
Лиса поджала хвост — и юрк в барсучью нору. Журавль — за ней.
Охотник это заметил, подошел
— Ох, лиса, великая лиса, — заплакал журавль, — охотник сюда лезет! У вас четыре ноги, тридцать шесть зубов, сто умов, придумайте, как нам спастись!
— Сам догадайся. У меня только пятьдесят умов осталось.
Охотник все ближе, ближе…
— О-о-о, лиса, верная моя лиса, у вас четыре ноги, пятьдесят умов, как нам спастись?
— Сам придумай. Мои умы во все стороны бегут.
Охотник прорыл ход, ухватил журавля за длинную ногу и вытянул его из норы.
Крылья у журавля распустились, повисли, глаза — как стеклянные, даже сердце не бьется.
«Задохся, верно, в норе», подумал охотник и бросил журавля в сторону.
Еще немного покопал и видит: пушистый хвост торчком стоит, пушистый хвост дрожмя дрожит.
Ухватился охотник за этот хвост, вытащил лису, убил ее, снял шкуру и сунул в свой кожаный арчемак.
«Домой приеду — из лапок сошью шапку. Хвост привяжу на черенок плети, а из спинки выйдет знатный воротник. Пожалуй, и журавля тоже возьму. Будет собакам чем полакомиться».
Обернулся охотник, а журавля-то и нет. Высоко в небе летит он, даже стрелой не достанешь.
Так погибла лиса, у которой было два уха, четыре ноги, тридцать шесть зубов, сто умов.
А журавль одним умишком пораскинул, да и то смекнул, как спастись.
Брат и сестра
Давным-давно на Алтае жили брат и сестра. Брата звали Барабош-Ару, а сестру — Боролдой-Мерген. Они жили вдвоем в безлюдном лесу. Вот брат собрался на охоту и говорит сестре:
— Ты без меня не жарь печень марала [5] , собольим одеялом не покрывайся, на лесистую гору не ходи.
Прошло семь дней, а брата все нет. Еще семь дней прошло, а брата нет и нет. Скучно стало Боролдой-Мерген одной в безлюдном лесу, вот она и подумала: «А что, если я изжарю маралью печень?»
Нанизала Боролдой-Мерген куски печени на палку, воткнула палку в землю, поближе к костру. Сама на соболье одеяло села. Сама не помнит, как уснула. Далеко ли, близко была во сне — неизвестно. Но вот проснулась и видит: из печени пузырится черная пена. Буйная пена костер залила. Испугалась Боролдой-Мерген: «Где ж теперь огня взять? Ведь огниво-то брат с собой увез».
5
Марал —
Побежала она на лесистую гору: людей поискать, у них огня попросить. С вершины высокой горы увидала Боролдой-Мерген в синем небе тонкий, как конский волос, белый дым. Пошла туда. Стоит перед ней маленький, крытый камышом аил. Боролдой-Мерген толкнула дверь и чуть не умерла от страха. В аиле на женской половине лежала старуха: она одно ухо под себя подстелила, а другим ухом, как одеялом, покрылась. Боролдой-Мерген вперед через порог не может перешагнуть, назад за дверь убежать — нет сил.
— Э-э-э, сестрёночка, дитя мое, — сказала сладким голосом лопоухая старуха, — подойди ко мне, я тебе косы заплету!
Вежливая Боролдой-Мерген не смогла отказать старшему. Подошла, опустила голову на костлявые старухины колени.
— Позвольте, — говорит, — бабушка, из вашего костра головешку взять.
Старуха позволила. Обрадовалась Боролдой-Мерген. Прибежала домой, зажгла большой костер. До неба взвилось желтое пламя. «Ну, — думает, — сейчас я опять на гору пойду, чесноку, луку соберу».
Только хотела выйти за дверь, но будто кто держит ее, держит, не пускает. Боролдой-Мерген обернулась и видит: едва уловимая глазом, прозрачно-тонкая нить висит у нее на подоле. Боролдой-Мерген выхватила нож из-за пояса, отсекла нить и побежала к ярко-голубой скале.
— Ярко-голубая скала, откройся! Мою жизнь спаси!
Ярко-голубая скала отворилась и закрыла девочку. А старуха, наматывая шелковую нить на палец, шла по долинам, по холмам, через реки, сквозь леса. Там, где меж стволами и змее не проползти, пролезала старуха. Она была людоедка, и ей вдруг захотелось съесть Боролдой-Мерген. Вот пришла к аилу брата и сестры. А там нет никого.
— Казан, казан, — запела старуха, — где Боролдой-Мерген?
— Ой, — зазвенел казан, — если б Боролдой-Мерген жива была, я бы холодный здесь не пылился!
Старуха повернулась к костру:
— Огонь, огонь, где Боролдой-Мерген?
— Ой, ох, — вспыхнул костер, — когда бы Боролдой-Мерген жива была, я белым пеплом не был бы покрыт!
Старуха подошла к постели:
— Кровать, кровать, где Боролдой-Мерген?
— Аааа… — заскрипела кровать, — умерла наша верная Боролдой-Мерген…
Старуха полезла под кровать. Там валялись зазубренные палки — эдирек. Боролдой-Мерген этими палками всегда мяла, колотила шкуры звериные, кожу конскую.
— Эдирек, эдирек, где Боролдой-Мерген? — спросила старуха.
— Она жива, жива, жива! — застучали эдирек. — Она сюда придет, нас опять прибьет. Пойдите, бабушка, к голубой скале.
Старуха прибежала к ярко-голубой скале. Опустилась на правое колено, погладила левую косу:
— Скала, скала, выдай мне Боролдой-Мерген!
Но тут как раз пришел с охоты Барабош-Ару.
Увидела его старуха и сейчас же превратилась в мышь.
Однако у мыши были такие длинные уши, что всякий сразу узнал бы людоедку. Обернулась она лошадью, но уши опять ее выдали. Тогда старуха превратилась в зайца и убежала в лес.