Альтеpнатива (Весна 1941)
Шрифт:
– Какую именно, господин посол?
– И моральную и материальную, мистер Симович. Во всяком случае, могу заверить вас, что замораживание югославского золотого фонда в Соединенных Штатах будет сегодня же отменено.
– Какова может быть материальная помощь?
– Самая широкая.
– Меня интересуют точные данные. На что нам рассчитывать? Что я могу обещать генеральному штабу?
– Мистер Симович, я запрошу государственный департамент немедленно. Я дам вам ответ, самый точный и обстоятельный.
– А если все-таки война начнется в ближайшие дни? И помощь не поспеет?
– Вряд ли, - после короткого
– Это слова логика, - задумчиво ответил Симович.– А Гитлер далек от логики. Он первая женщина среди главнокомандующих. Он истерик. Он может ударить, не думая о последствиях.
– Вот и прекрасно, - заметил Лэйн.– Это прекрасно, когда лидер не думает о последствиях! Кстати, как думает о будущем ваш лидер?
Симович посмотрел на посла непонимающе.
– Я имею в виду его величество Петра Второго, - сказал Лэйн.
– Его величество - юноша, - несколько раздраженно ответил Симович. Он - символ нации. Лидер, истинный лидер - моя армия...
– Великолепный ответ, - сразу посерьезнев лицом, сказал Лэйн.– Такой ответ пришелся бы не по душе Гитлеру.
– Значит, с вашей точки зрения, Гитлер не начнет войну, - задумчиво повторил Симович.– Это ваше предположение подтверждено какими-то данными?
– Нет. Данных у меня нет. Но, мне кажется, Гитлер отдает себе отчет в том, что, начни он против вас военные действия, ему придется столкнуться с объединенным фронтом греков и англичан. По нашим сведениям, Гитлер планирует ударить по России - так стоит ли ему завязывать дополнительную операцию на Балканах?
– Объединенный фронт...– задумчиво повторил Симович.– Но ведь этот объединенный фронт надо создать. А если он будет создан, мы дадим Гитлеру повод начать военные действия. Может быть, именно этого он и ждет?
Подобно тем государственным деятелям, которые приходят в политику для того лишь, чтобы заниматься политикой, Симович действовал как шахматист, дающий сеанс одновременной игры, но при этом все внимание его было сосредоточено на той доске, где расставлены фигуры одних лишь королей и офицеров. Он разыгрывал партию на одной доске, забыв, что одновременный сеанс предполагает максимум внимания ко всем доскам. Он играл свою наивную игру в королей, тогда как пешки - его сограждане - продолжали сидеть в концентрационных лагерях и тюрьмах за левые убеждения; тогда как народ продолжал соблюдать два обязательных постных дня в неделю: цены на мясо поднялись за последний месяц еще больше; тогда как в министерствах продолжали править те же люди, которые служили Цветковичу и видели гарантию своего личного благополучия в дружбе с гитлеровской Германией; тогда как коммунисты, которые могли бы широко включиться в общенародную борьбу, продолжали существовать в условиях
Аберрация представлений, неверно понятая "категория уровней", уверенность в том, что все происходящее внутри страны может быть урегулировано силами полиции, сыграли с Симовичем злую шутку: он счел себя человеком, облеченным правом переставлять королей на шахматном поле, но он забыл, что короли - и в шахматах и в жизни - играют роль символа и являются последней надеждой гроссмейстера, тогда как всю мощь атаки или надежность обороны решают в конечном-то счете не "офицеры" и не "слоны", а фигуры, которые снисходительно именуются "пешками".
И если в дни мира эта профессиональная отрешенность политика от будничных дел в какой-то мере оправдана или, точнее, легко поправима, то накануне войны такая позиция может обернуться катастрофой. Не для лидера для народа.
"Сегодня в Загребе, в центральном кинотеатре "Унион", открылся
фестиваль германского кинематографа. Присутствовавший на церемонии
открытия германский генеральный консул Фрейндт заявил, что это
культурное событие является вкладом в традиционную
германо-югославскую дружбу".
"Утрени лист".
Как большинство людей, пришедших к власти не демократическим путем через парламентские выборы, в обстановке гласности, разоблачений, подкупов, интриг, закулисных межпартийных коалиций, - а после кровавого путча, Муссолини ко всякого рода террористам и политэмигрантам, покушавшимся на власть в другой стране, относился со смешанным чувством страха и восхищения. Страх был обусловлен тем, что, став диктатором, Муссолини забыл те свои лозунги, с которыми он рвался к владычеству: "Работа - рабочим, земля - бедным крестьянам, торговля - мелким предпринимателям"; "Долой прогнившую идею парламентаризма!"; "Нам, фашистам, не нужна власть, нам нужно лишь одно - свобода, счастье народа!"
Эти лозунги теперь, после того как он стал диктатором, были запрещены; требование свободы рассматривалось как государственное преступление в "народных трибуналах", и прокуроры вопрошали обвиняемых: "О какой еще свободе вы мечтаете? Дуче уже дал свободу народу! Иной свободы и не может быть!"
Павелич, представляя в Италии националистическую эмиграцию хорватских усташей, в своих листовках, книгах и публичных выступлениях говорил:
"Правители Югославии обманывают хорватов на каждом шагу. Они даруют свободу для того, чтобы надругаться над ней и запретить ее! Они объявляют амнистию, чтобы заманить в страну изгнанников и затем казнить доверчивых! Они кричат, что служат крестьянам, а сами выжимают из земледельцев последние соки, лишая их куска хлеба и глотка вина! Белградские правители проституируют понятие свободы, они не могут дать свободу, ибо они боятся ее; им неведомо, что это такое - свобода! Это знает лишь одна сила в Югославии - мы, усташи!"
Муссолини, слушая речи Анте Павелича по радио и читая переводы его выступлений, думал о том, что в стране живет человек, произносящий такие слова, за которые - поменяй лишь "Югославию" на "Италию" - его надо было бы немедленно заточить в каземат.
Восхищался же Павеличем он потому, что, слушая его, вспоминал свою молодость, свое начало, когда он исповедовал идеи социализма и свято мечтал о будущем, которое рисовалось ему чистым и прекрасным. В Павеличе он видел себя молодого, а может быть, придумывал себе самого же себя.