Альтеpнатива (Весна 1941)

Семенов Юлиан

– Слушаю, господин Мачек.

– В Загребе - не знаю, как в Белграде, - заметно оживились коммунистические элементы... Вам что-либо говорят фамилии Кершовани, Аджии, Цесарца?

– Эти имена общеизвестны: хорваты любят свою литературу.

Мачек еще раз оглядел лицо Везича - большие немигающие черные глаза, сильный подбородок, мелкие морщинки у висков, казавшиеся на молодом лице полковника противоестественными, - и тихо спросил:

– Скажите, как с этими людьми поступили бы в Германии?

–

В Германии этих людей скорее всего расстреляли бы - "при попытке к бегству". Сначала, естественно, их постарались бы склонить к отступничеству.

– Вы заранее убеждены, что этих людей нельзя склонить к сотрудничеству?

– К сотрудничеству с кем?

– С нами.

– Я такую возможность исключаю, господин Мачек.

– Жаль. Я думал, что вы, зная германские формы работы с инакомыслящими, попробуете спасти для хорватов их запутавшихся литераторов.

– Господин Мачек, я благодарен за столь высокое доверие, но мне бы не хотелось обманывать вас: эти люди умеют стоять за свои убеждения.

– Я рад, что в нашей секретной полиции люди умеют исповедовать принцип и не подстраиваются под сильного, - сказал Мачек поднимаясь, - рад знакомству с вами, господин Везич.

Везич ощутил мягкие, слабые пальцы хорватского лидера в своей сухой ладони, осторожно пожал эти слабые пальцы и пошел к тяжелой дубовой двери, чувствуя на спине своей взгляд широко поставленных, близоруких глаз доктора Влатко Мачека.

– Добрый день, мне хотелось бы видеть шеф-редактора.

– Господина Взика нет и сегодня не будет.

– Ай-яй-яй, - покачал головой Везич.
– Где же он?

– Я не знаю. Он очень занят сегодня.

– Можно позвонить от вас домой?

– К себе или к господину Взику?

– Господину Взику.

– Госпожи Ганны Взик нет дома, - снова улыбнулась секретарша и тронула длинными пальцами свои округлые колени, - нет смысла звонить к ним домой.

"Гибель Помпеи, - горестно подумал Везич.
– Или пир во время чумы. Не люди - зверушки. Живут - поврозь, погибают - стадом".

– Я не буду звонить домой, я не стану дожидаться господина Взика видимо, это дело безнадежное, но вам я оставлю вот это, - сказал Везич, положив на столик возле большого "ундервуда" шоколадную конфету в целлофановой сине-красной обертке...

Взик был единственный человек в Загребе, с которым полковнику Везичу надо было увидеться и поговорить. Его не оказалось, и Везич только сейчас ощутил усталость, которая появилась у него сразу же, как он покинул кабинет доктора Мачека.

Из редакции Везич зашел в кафе - позвонить.

– Ладица, - сказал он тихо и подумал о телефонной трубке как о чуде говоришь в черные дырочки, а на другом конце провода, километра за три отсюда, тебя слышит самая прекрасная женщина, какая только есть, самая честная и добрая, - слушай, Ладица, я что-то

захотел повидать тебя.

– Куда мне прийти?

– Вот я и сам думаю, куда бы тебе прийти.

– Ты меня хочешь видеть в городе, дома или в кафе?

– Когда слишком много предложений, трудно остановиться на одном: человек жаден. Ему никогда не надо давать право выбора.

– По-моему, тебе хочется не столь видеть меня, как поговорить. Ты чем-то расстроен, и надо отвести душу.

– Тоже верно. Выходи на улицу и жди меня. Я сейчас буду.

Везич увидел Ладу издали: рыжая голова ее казалась маленьким стогом сена, окруженным черным, намокшим под дождем кустарником, - хорваты темноволосы, блондины здесь редкость, рыжие - тем более.

Он взял ее за руку - ладонь женщины была мягкой и податливой - и повел за собой, вышагивая быстро и широко; Ладе приходилось порой бежать, и это могло бы казаться смешным, если бы не были они так разно красивы, что рядом они являли собой гармонию, а в мире все может - в тот или иной момент - казаться смешным, гармония - никогда, ибо она редкостна.

Везич и Лада пришли на базар, что расположен под старым городом, возле Каптола, и затерялись в толпе - она поглотила их, приняла в себя, оглушила и завертела.

– Хочешь цветы?
– спросил Везич.

– Хочу, только это к расставанью.

– Почему?

– Не знаю. Так считается.

– Чепуха.
– Везич купил огромный букет красных и белых гвоздик, отметив машинально, что "товар" этот явно контрабандный, привезли на фелюгах из Италии ночью, и Везич даже услышал шуршание гальки под острым носом лодки и приглушенные рассветным весенним туманом тихие голоса далматинцев.
– Не верь идиотским приметам, цветы - это всегда хорошо.

– Ладно. Никогда не буду верить идиотским приметам.

– Пойдем пить кофе?

– Пойдем пить кофе, - согласилась Лада.

– Господи, когда же мы с тобой поскандалим?

– Очень хочется?

– Скандал - это форма утверждения владения. Форма собственности, усмехнулся Везич и провел своей большой рукой по мягким, рыжим, цвета сена - раннего, чуть только тронутого утренним солнцем, - волосам Лады.

– Где ты хочешь пить кофе?

– А ты где?

– Там, где ты.

– Сплошные поддавки, а не роман.

– Пойдем куда-нибудь подальше, - сказала Лада, - я человек вольный, а господину полковнику надо соблюдать осторожность - во избежание ненужных сплетен.

– Сплетня нужна. Особенно для людей моей профессии. Для нас сплетня форма товара, имеющего ценность, объем и вес.

– Вот именно, - сказала Лада.
– Нагнись, пожалуйста.

Везич нагнулся, и она коснулась его щеки своими губами, и они были такие же мягкие, как ладони ее и как вся она - Лада, Ладушка, Ладица.