Альтернатива

Вита Виктория

У Люси в это время кипели страсти. Мариванна, которой в очередной раз вещало сердце, что со старшими девочками что-то не так, усердно пытала дочь, пытаясь разузнать, какие события произошли, пока они с Оленькой и Поленькой были в гостях. Людмила, закаленная схватками с родственниками своих пациентов, выясняющих «сколько еще осталось их дражайшему», только мило улыбалась, и мультяшно хлопала расширенными от непонимания глазами. Мариванна, осознав, что сейчас навряд ли добьётся чего-нибудь от дочери, решила временно отступить. В конце концов, проигранной бой – это еще не проигранная война. Не сегодня так завтра она все узнает.

Из гостиной загремели звуки кумпарситы. Оленька и Поленька собирались учить маму

танцевать танго.

***

Сначала она подумала, что проспала, а в итоге, поставив ошибочно будильник на час вперед, оказалась на работе раньше всех. Ну почти всех. В главном зале уже стучала шваброй баба Люба, она же Любовь Николаевна, – уборщица с тысячелетним стажем, заставшая, кажется, последних динозавров, если, конечно, это были читающие динозавры. Бросив на Аню полный осуждения взгляд и выдав: «заполошную принесло», уборщица покатила перед собой ведерный комплекс с шваброй, щетками и мусорными пакетами в соседний зал.

Аня тяжело упала на стул за коунтер и включила компьютер. Техника был почти одного возраста с бабой Любой, впрочем, так же как и программы, поэтому все загружалось долго и нудно. Она смотрела в темный экран, с трудом восстанавливая события утра. Четко помнилось: когда она открыла глаза и увидела, который час, у нее промелькнула мысль, что ей уже нужно быть на автобусной остановке. Одевшись и умывшись одновременно, Аня прибежала туда через пятнадцать минут, и подошедшая маршрутка определила не только ее приезд на работу почти на час раньше времени, но и потерю пятидесяти рублей. Если так «кутить» и дальше, от наследства уже к весне ничего не останется, да и с Дусей неловко получилось. Кошка осталась необласканной, ненакормленной и в глубокой депрессии. Теперь Аня знала, чем будет заниматься вечером. Ей предстояли долгие объяснения с Дульсинеей, и, возможно, к полуночи наступит примирение. Посетившая мысль, что разговоры по душам с кошкой в итоге ни к чему хорошему не приводят и похожи на поведение типичной старой девы, не прибавила ей оптимизма.

Компьютер все еще не отзывался. Она на всякий случай поелозила «мышкой», получив, как и ожидалось нулевой результат. До начала рабочего дня было еще много времени, и сегодня, как в общем и в другие дни, наплыва читателей не предполагалось, поэтому можно было отправиться в «зону отдыха», которую незатейливо называли просто «зоной». Это была небольшая проходная комнатушка без окон, одна дверь из нее вела в основной зал библиотеки, а вторая – в подвал и круговой коридор со множеством ответвлений и подсобных помещений. В «зоне» был небольшой стол, накрытый потрескавшейся на углах, в выцветших от времени утятах клеенкой. Там стояли электрический чайник и сахарница, а вокруг стола теснились четыре стула (больше не помещалось). Узкий двустворчатый шкафчик, кое-как втиснувшийся в небольшую нишу, служил для хранения сумок, пакетов и других личных вещей, а на его верхних полках громоздилась разнообразная посуда: от миниатюрной кофейной чашечки, принадлежащей измученной гипертонией Эльвире Петровне, до огромной, литровой кружки бабы Любы – для нее чаепитие было священным ритуалом. Кроме чашек там теснились разномастные фужеры и бокалы (в основном без пары), отдельной стопкой высились тарелки: от блюдец до большого, со сколом по краю, керамического блюда. Над всем этим разнообразием фарфора, фаянса, стекла и керамики неуклюже громоздилась единственная кем-то забытая или оставленная за ненужностью, тяжелая, сделанная из прессованного зеленого стекла салатница.

Заварив кофе, Анна с подозрением дотронулась до гранитной плотности пряника, с незапамятных времен валяющегося в дальнем углу посудной полки, и решила, что она еще не настолько голодна, чтобы ломать зубы об эту окаменелость, но, если «муки голода станут невыносимыми», его можно будет

попробовать размочить в кипятке. Хотя, вспомнив результат вчерашнего взвешивания, она решила, что хорошо бы устроить себе разгрузочный день, а лучше неделю, и тут же, прибывая в задумчивости, незаметно для себя положила в чашку пару ложек сахара.

Периодически их женский коллектив начинал бороться за здоровый образ жизни. Все дружно отказывались от сахара, соли и всяких там вредных вкусностей. Потом незаметно подкрадывался какой-нибудь праздник или день рождения, и потихоньку все возвращались к пирожкам и бутербродам. Поэтому сахар у них не переводился. Мозг должен работать, а без глюкозы ему никак…

У коунтера, навалившись на стойку огромной грудью, стояла самая постоянная из их читательниц – Скарлетт Альбертовна Неведомая. Вообще-то она была Светланой Альбертовной, но в начале девяностых, «свихнувшись окончательно», поменяла имя. Об этом рассказала баба Люба, когда Аня в первый свой рабочий день столкнулась с Неведомой.

Баба Люба была нескончаемым кладезем знаний не только обо всех сотрудниках, но и практически обо всех читателях, кто появлялся в ее поле зрения более двух раз. Компенсируя дефицит общения дома, она полностью отыгрывалась на работе, иногда доводя сотрудников библиотеки до головной боли. Ей прощали эту словоохотливость и жалели. В молодости, когда ее муж таинственным образом исчез, она осталась одна с маленьким сыном на руках. Забросив помыслы о высшем образовании и личной жизни, она, вкалывая на три ставки, полностью посвятила себя ребенку. Тот вырос отменным оболтусом с весьма хлипким телосложением и таким же здоровьем. Кое-как закончив школу, он стал потихоньку спиваться, иногда находил работу, но долго нигде не задерживался, уходя в очередной длительный запой. Сейчас ее сыну было чуть за сорок, он страдал циррозом печени, и по прогнозам врачей жить ему оставалось совсем немного. Любовь Николаевна никогда о нем не рассказывала, так же как и о себе, но все знали о ее трагической судьбе. Женский коллектив – здесь ничего не утаишь.

– Душечка, Анечка, – тяжелым грудным голосом произнесла Скарлетт, – вы не в курсе, Светлана Владимировна сегодня будет?

– Не будет, – пророкотала откуда-то из глубины зала баба Люба, – на совещании она сегодня. До вечера ее не будет. А потом у нее встреча с каким-то новомодным писателем. Так что вы завтра приходите.

– Вот же препротивная бабка, – доверительным прошептала Скарлетт и, набрав побольше воздуха в грудь, рявкнула со всей мощи своих легких.

– Спасибо, Любовь Николаевна.

Звуковой волной Анну едва не смело со стула. Ей показалось, а может, это было и взаправду, что качнулись ближайшие стеллажи, а в окнах зазвенели стекла. Компьютер, внезапно выйдя из глубокой комы, мигнул и выплюнул на экран заставку с залитым солнцем пляжем на берегу океана и поэтапно выложил рабочие папки.

Любовь Николаевна была на два года моложе Неведомой, и кто из них «бабка», еще надо было посмотреть, но Аня благоразумно решила промолчать. Скарлетт Альбертовна тяжело вздохнула, и конторка, на которой покоилась ее фундаментальная грудь, угрожающе зашаталась, а комп, странно подмигнув, тут же в очередной раз впал в задумчивость, по-видимому, решая непосильную для себя задачу – грузиться дальше или все-таки отключиться.

– Может, я могу вам чем-нибудь помочь? – с трудом отрывая взгляд от мигающего экрана, осторожно поинтересовалась Анна.

Черная фетровая шляпа с огромными полями и пущенной по ее краю опушкой из какого-то то ли зверя, то ли птицы почти полностью скрывала лицо Скарлетт. Исключением был дряблый подбородок, покрытый редкими седыми волосками, особенно хорошо заметный, когда она пыталась «гордо вскинуть голову». В остальное время складывалось стойкое впечатление, что ее грудь растет прямо из-под шляпы.