Альтернативная история
Шрифт:
— Это правда.
— Ты просто не вполне мог доверять собственным чувствам, чтобы четко выразить это пожелание, после того как Изабелла повела себя столь… неразумно.
— А стоит ли мне доверять такое дело генуэзцу? Католические короли однажды отвергли его. Хватит ли у него силы духа устоять перед соблазном отомстить им теперь?
— Может быть, и нет. — Дауд между делом пожирал прислужницу глазами, и та ответила ему самым многообещающим взглядом. — Поэтому я ему сообщил, что Монтесума уже получил от тебя указание, что участь одного узника должны разделить все остальные.
Хисдай испытал видимое облегчение:
— Ты мудр, сын мой. Но… велел ли ты ему просить о милосердном обхождении? Ты уверен? Сможет ли Колумб ясно выразиться по-катайски, чтобы его не поняли превратно?
Дауд вздохнул:
— Увы, нет.
Прислужница с соблазнительным изяществом опустилась перед Даудом на колени, предлагая его вниманию не только свой поднос, но и все прочее.
Если верить слухам, все эти девушки у себя дома по рангу были царевнами. Дауд предался праздным мечтам, прикидывая, устроит ли Хисдая подобная партия, если получится обратить сию прелестницу в свою веру. Он так увлекся этими сладостными размышлениями, что не услышал следующего вопроса отца:
— Дауд! Дауд, очнись! Я задал тебе вопрос.
— Мм? И какой же, о возлю… бленный мой отец?
— И что же он сказал? Что ты велел сказать генуэзцу?
— Ах вот ты о чем. Я был краток и велел ему сказать…
Где-то снаружи небеса потряс рев ликования, без сомнения способный заглушить вопль одного человека, ошеломленного религиозными обычаями другого.
— …поимей сердце.
Альфред Анджело Аттанасио
ЧЕРНИЛА НОВОЙ ЛУНЫ
Я нахожусь в самом конце моего дальнего путешествия — на островах у восточного побережья Сандаловых Земель. Мы далеки друг от друга, как небо и земля, и только сейчас я нашел в себе силы, чтобы написать это письмо. Я потратил несколько месяцев на составление официальных докладов и запись монотонных наблюдений за бамбуковыми буровыми вышками и выложенными булыжником оросительными каналами, что тянутся по вспаханным полям до самого горизонта; на расспросы измазанных сажей рабочих в депо, где закладывает уши от свиста паровых двигателей, и мастеров у раскаленных котлов на нефтеперегонных заводах; на однообразные допросы заключенных, тянущих лямку на соляных копях, и разучивание гимнов, что доносятся из окон школы на лесистом холме, льются из увенчанных золотыми шпилями городских павильонов и башен из лакированного дерева. Все эти утомительные заботы истощили запас слов, с которым хочется обратиться к жене. Но сейчас я снова обрел свое место в мире, и моя душа успокоилась.
Не обижайся на долгое молчание, Крылатое Сердце. Я хотел написать тебе раньше, но путешествие по Сандаловым Землям Рассвета оказалось чернее любых чернил. Я внезапно обнаружил, что нахожусь так далеко от родины и настолько далеко от тебя, что тлеющий огонек жизни внутри начал угасать. Мой мир окутала непроглядная тьма. И тем не менее она таила в себе особое понимание и мудрость: я бы назвал их лекарственным ядом, подобным тому, что извергает охраняющая богатства змея. Мое бесценное сокровище, только представь, как я удивился, когда в глубочайшей пучине горя ощутил кристальную ясность, — я забыл о ней с тех пор, как нас разлучили неудачи и промахи твоего ничтожного супруга.
Конечно, ты навсегда запомнила меня таким, каким видела при расставании: желчным мелочным служащим, для которого должность третьего помощника писца при имперской библиотеке стала скорее наказанием, чем привилегией; разъедаемым стыдом и завистью к лучшей доле мужем, с которым ты покорно попрощалась у залитой луной калитки нашей фермы на Каштановом бульваре. Какой позор сознавать, что последнее, что я смог сделать для своей бесценной супруги, — это покинуть ее! Я ухватился за поручение изучить социальную структуру бунтующих провинций как за последнюю соломинку, но с самого начала меня одолевали дурные предчувствия. Большую часть путешествия я провел в несказанной горечи и, из духа противоречия, даже мысленно называл окружающие меня места Сандаловыми Землями Рассвета, будто они только выдумали, что отделились от царства, а двести лет независимости — незначительная иллюзия в сравнении с сорока пятью столетиями седой истории. Даже выбранное ими название представлялось мне воплощением заносчивости: Сандаловые Штаты Автократии.
Я никогда не говорил об этом вслух и с трудом мог признаться самому себе. Но пришла пора все расставить по своим местам: мои поступки и стремления — очевидные и скрытые от чужих глаз — все они совершены для того, чтобы наша жизнь приобрела смысл. Именно так. Я не стану отрицать, что мне стыдно, особенно перед тобой. Только тебе, Крылатое Сердце, известна моя подлинная натура, знаком поглощенный словами рассказчик, пишущий ночи напролет при свете лампы. Тем не менее мои книги — мои хрупкие, беззащитные книги, написанные в лирическом стиле давно прошедших времен! — увы, ты прекрасно знаешь, что, даже если их удавалось напечатать, они не приносили никакого Дохода. Моим единственным успехом на стезе писателя стало то, что рассказы помогли завоевать твое сердце. После слепой, отчаянной попытки стать ближе к земле, поселиться в западных провинциях и обрести покой и безмятежность сельских поэтов, после брошенного судьбе и положению в обществе вызова, который стоил мне здоровья любимой жены и жизни единственного ребенка, — после всего этого остатки гордости обернулись цинизмом и жалостью к себе.
Я чувствовал себя обязанным согласиться на имперскую службу, поскольку не видел иного выхода.
С того самого дня, уже долгих полтора года, меня окутывает сумрак непроглядной ночи. Меня не было рядом с тобой, и я не мог предложить утешение, когда наш второй ребенок покинул твое чрево до срока; он родился слишком слабым, чтобы дышать самостоятельно. В то время большой корабль уносил меня к островам Клятвенной Пальмовой Рощи посреди Мирового моря. Я сидел в каюте, обложившись громоздкими томами имперских хроник, пока ты страдала в одиночестве.
Нам обоим не нравились сухая судейская проза дипломатии и горькая пунктуация войны, которыми написана история. Что мне до того, что пять столетий назад, в начале династии Сунн, преследуемые за чужеземную веру буддисты отплыли из Срединного царства и, вместо того чтобы погибнуть от когтей семисот драконов или сгинуть в водовороте Великой Пустоты, проплыли девять тысяч ли [30] и открыли цепь тропических островов, населенных дикарями каменного века? Какое мне дело, что эти острова, богатые пальмами, драгоценной древесиной и так любимым мебельных дел мастерами пахучим сандалом, вскоре привлекли внимание торговцев, а заодно и армии императора? И что буддистам снова пришлось бежать; и в одной из пальмовых рощ острова они принесли знаменитую клятву, что поплывут на восток и не остановятся, пока не найдут собственную землю или смерть? И что после еще семи тысяч ли они прибыли к лежащим далеко на востоке привольным землям Рассвета, откуда я и пишу тебе? Не сомневаюсь, что ты уже нетерпеливо поджимаешь губы и не можешь понять, зачем я обременяю тебя скучной историей, — ведь прекрасная дочь музыканта всегда предпочитала красоту песни сухим фактам. Потерпи еще немного, Крылатое Сердце. Ты лучше оценишь мое открытие, заслуженную тяжелым трудом и лечебным ядом ясность, если выслушаешь все, что мне удалось узнать об истории этих земель.
30
Ли— мера длины, равная 500 метрам. Девять тысяч ли— образное выражение, означавшее очень долгий путь.
В школе нам рассказывали, что со временем купцы добрались и до земель Рассвета, где мудрые монахи успели обратить в свою веру многие племена. Как и следовало ожидать от буддистов, они не стали воевать с торговцами, а отступили на восток. Их религия продолжала распространяться и в конце концов проложила дорогу для новых поселенцев.
Со временем, когда выходцы из империи построили города и открыли торговые пути, монахи начали поговаривать о глупости безоговорочного подчинения царству, которое лежит на другом берегу Мирового моря. «Здесь и сейчас!» — распевали они. Ведь земли предков лежали так далеко, что их затянула полупрозрачная кисея легенды и никто не вспоминал о них всерьез.