Альтернативный чемпионат фабулы по прозе 2015
Шрифт:
– Ничего не понимаю, – Степановна задумчиво смотрит вслед уходящей семье: папе с мамой, радостно подпрыгивающей сестрёнке, и её братику, вцепившемуся в трёхцветную, дикую, ни к кому не приближавшуюся кошку, сидящую у него на руках и мурлычущую на всю округу…
Ну, вот, наконец-то я дома, у хозяев, у тех, которых так долго ждала… Всё, всё про вас, ребятки, уже знаю. С детками беседовать – одно удовольствие! Говорят, и взрослые есть, которые кошек понимают, там, в приюте Сонька рассказывала, что её хозяйка была такой, пока не померла. Мы, говорит, с ней по вечерам беседовали часто.
Да, так вот, с детками я пять минуток пообщалась, и всё теперь знаю. И про страшные Олежкины приступы головной боли, и про новое лекарство, которое помогает, но не совсем. Потому что болезнь научилась с ним бороться, а увеличивать дозу нельзя – маленькое сердечко не выдержит. А если не увеличивать – тоже может не выдержать боли. И про то, как Оленька любит братика и хочет, чтобы он выздоровел, как просыпается и плачет по ночам, когда Олежка кричит во время приступа. И про измученных маму с папой, готовых взять на себя часть этой боли, но им не дано. Люди ведь, не кошки…
А ночью Олежку скрутил такой страшный приступ, что пришлось вколоть внеочередную ампулу сильного лекарства. Через час, измученный, с искусанными от боли губами, он забылся тяжёлым, наркотическим сном, вызванным сильной дозой препарата. Если ему удастся продержаться хотя бы до полудня, то потом можно будет сделать очередной укол. Если приступ случится раньше, колоть лекарство нельзя – сердце не выдержит.
Света, сидя возле кровати сына, уже не понимала, где сон, а где явь. Измотанный организм требовал сна, но она не хотела терять контроль ни на минуту, испуганно подхватываясь никнущей в полузабытьи головой, пытаясь вглядеться в лицо Олежки. Наконец, благодатный сон окончательно сморил её, голова безвольно свесилась на плечо.
В узкую щель приоткрытой двери незаметно скользнула беззвучная тень. Трёхцветная кошка подошла к кровати, прыгнула на одеяло, покрутилась немного, потопталась, затем решительно перебралась в изголовье и улеглась венчиком вокруг головы мальчика. Повозилась, устраиваясь, заурчала уютно, немного помесила передними лапами. А вскоре гримаса боли ушла с Олежкиного лица, он даже слегка улыбнулся во сне. Дыхание его стало ровным и глубоким, в унисон тихому кошкиному урчанию.
Ох, как же тяжело мне! Какая страшная боль вцепилась в парнишку! Я недолго выдержала, но всё же сняла её немного, освободила его силы. Он теперь заснул, хорошо заснул, спокойно. И мне нужно поспать, залечь где-нибудь, переварить эту боль, выпустить её, уже убитую, безвредную… Я тут, Оленька, у тебя в ногах пристроюсь, ты не бойся, эта злая болячка к тебе не перейдёт, мы, кошки, её в себе перевариваем, никому не передаём… Спать, спать скорее, устала…
…Света резко встрепенулась, вскинула сонную голову. Сколько же она проспала? О Боже, почти утро, рассветает… Как там Олежка? Спит… Просто спит, безмятежно и тихо как давно уже не спал. Неужели этот приступ ей приснился? Нет, вот пустая ампула, шприц… Может, лекарство так подействовало? Она смела со столика осколки, выбросила в ведро.
Заглянула по дороге в детскую – Оленька сладко сопит во сне, подложив ладошку под щёку, Алиска лежит у неё в ногах, вытянув лапы и почти не дыша. В спальне муж Николай спит на животе, раскинув руки и ноги – кажется, его не сможет разбудить даже канонада. Как давно они все так хорошо не спали! Света прошла на кухню, поставила чайник. Посидеть в тишине,
С этого дня что-то изменилось. Не то, чтобы наступил перелом или миновал кризис. По-прежнему наваливались страшные приступы, по-прежнему терзали Олежку головные боли. Всё также приходилось иногда колоть вторую ампулу лекарства, а однажды, когда нестерпимая боль не выпускала мальчика из когтей весь вечер и часть ночи, пришлось вколоть и третью. Но после этих приступов Олежка теперь быстрее приходил в себя, засыпал ровно и спокойно, словно набираясь сил. А вскоре Света обнаружила, боясь самой себе в этом признаться, что приступы стали короче, боль становилась не такой изматывающей.
Она не сразу заметила, что после каждого приступа Алиса приходит в кроватку к сыну и ложится у него в изголовье. Кошка пробиралась в спальню незаметно, обычно после того, как Света проваливалась в тяжёлый сон, приходящий к ней после окончания Олежкиного приступа…
Наконец-то хозяйка соизволила заметить, какое «лекарство» принимает её сын. Она рядом с кроваткой сидит, дремлет, голову уронив, пока Олежка не заснёт и не догадывается, что без меня-то сна ему не будет! А позавчера ночью подхватилась, глаза красные, смотрит на кровать, понять не может. А у меня как раз, самый пик лечения, боль ко мне переходит. Смотрю на неё строго: не мешай, мол, хозяйка, не видишь, не до тебя тут? Ну, она, хоть и взрослая, но поняла меня, не прогнала, а только сидит, глазами хлопает.
Не знаю, врала Сонька тогда или как, но не умею я со взрослыми разговаривать. Или они со мной. Сколько уже дней я Олежку лечу, боль из него вытаскиваю, а она только сейчас заметила, да и то… не спросила меня даже, как я себя чувствую, мне ничего не рассказала. Вот Оленька – совсем другое дело! Утром просыпается, а я у неё на одеяле лежу.
«Здравствуй, моя кисочка-Алисочка! Как дела?»
«Доброе утро, рысик-белобрысик! Всё хорошо! Дай-ка я об тебя потрусь, помурлыкаю, а то совсем с тобой не общаюсь, уж прости, сама знаешь, все силы на Олежку уходят!»
«Знаю-знаю, киса! Как там братик, лучше ему?»
«Лучше, конечно, лучше. Я стараюсь!»
Вот так поболтаем с ней и совсем другое дело! С Олежкой пока толком не поговоришь, его лечить надо. Но тут уж я вижу, скоро дело на поправку пойдёт! Ту злую болячку, что я не успеваю забрать, лекарство добивает, так мы вдвоём и боремся. Только мне всё тяжелее становится, силы уходят. Надо с Оленькой поговорить, чтоб весной меня на травку выпустили, мне самой подлечиться надо, я ведь тоже не железная…
А вот интересно, правду Рыжий тогда сказал? Он был старый совсем, мудрый, всё больше лежал, а вскоре и помер. Но я с ним о многом поболтать успела… Так вот, он говорил, что помнит все свои предыдущие семь жизней. И, получается, после этой у него одна останется.
Ну, то что у кошки девять жизней, это любой котёнок знает, даже ленивый дурак-Барсик и тот в курсе. А насчёт того, чтобы помнить… Я вот совсем ничего не помню. Значит, что, у меня ещё восемь жизней впереди? Нет, эту свою нынешнюю жизнь нелепую помню: и улицу, и подвал, где я свой единственный выводок пыталась сохранить… Холод лютый, зима, ни одна собака поесть не даст… Так и погибли все трое, последней та белая кошечка, которую мне сейчас Оленька напоминает, рысик-белобрысик…