Альтруисты
Шрифт:
– Ты похудела? – прошептал он.
Она закрыла ему рот. По телу пополз колючий жар. Она увидела постер «Лицо со Шрамом» на стене и стопку книг на прикроватной тумбочке. «Алхимия финансов». «Слово в защиту Израиля».
– Прости. Я не могу.
– Что не можешь?
В реке плавала ее блевотина.
Мэгги проглотила ком в горле:
– «Алхимия финансов»? Не слишком возбудительно.
– Сказала мажорка с открытым на ее имя трастовым фондом.
– Ты совсем охренел? – Она скатилась с него, легла на спину и скрестила руки на груди. – Лучше бы молчал, ей-богу.
– Извини.
– Зачем
– Мэгги, – взмолился он, – прости!
– Кончи уж как-нибудь сам.
Он закрыл глаза, положил руку ей на бедро и минуту спустя, застонав и содрогнувшись, замер.
– Что я вообще тут делаю… – сказала она.
Они молча лежали рядом. Дыхание Майки успокоилось. И тогда он спросил, не приехал ли к ней отец.
Мэгги прыснула:
– Я голая. Ты голый. Что за вопрос, блин?!
– Так он приехал?
– Нет…
– Ты недавно с ним виделась?
– Нет!
– Тогда, может, с братом встречалась?
Она покраснела:
– Тебе-то какое дело?
– Просто интересно.
– Интересно.
– Просто в универе ты начинала первой, когда хотела выпустить пар.
– Неправда!
– Вспомни-ка: после Дня благодарения, после зимних каникул, в родительский день…
– Ладно, ладно, ладно!
Ну вот опять: восприимчивость и наблюдательность. Откуда? Может, она недооценивала Майки? Хотя, откровенно говоря, недооценивать его было очень легко. Да и вообще – выносить ему оценку. Он был еврейский мальчик из Уайт-плейнс. Мэгги даже никогда не спрашивала его о детстве, ведь все и так было предельно ясно: летний лагерь, непременное участие в Маккабианских играх, проникновенная речь на бар-мицву (написанная в соавторстве с гиперопекающим родителем). Экзамены на «отлично», бесплатная поездка в Израиль…
– Знаешь, это был даже не трастовый фонд. Я вообще не мажорка, если уж на то пошло. Ты ведь это понимаешь?
– Не совсем.
– Бездушная скотина!
– Ну серьезно, в чем разница-то?
– Во-первых, никакого трастового фонда на мое имя нет. Просто я получила наследство, потеряв очень близкого человека. Во-вторых, до смерти мамы я даже не знала, что мне полагается какое-то наследство. У меня нет мажорского менталитета, а именно это имеют в виду люди, называя кого-то мажором. И в-третьих, я отказалась от денег!
– Неужели?
– Да!
– Только ты еще не совсем от них отказалась, верно?
– Откажусь!
– Нельзя сказать: «Я отказалась от денег», если деньги до сих пор лежат в банке. На твоем счете.
Мэгги фыркнула:
– Ну, извини. Слушай…
Проблема Майки, вдруг осознала она, – не столько моральные изъяны, сколько его жизненная траектория. Он во всех отношениях хороший человек, который слишком быстро вырос. Международные финансы, лишний вес, политический консерватизм – разве так полагается жить молодому парню двадцати с небольшим лет? Зато Мэгги делает все правильно: проживает молодость на полную катушку, пренебрегая благами и привилегиями, и изо всех сил приносит пользу миру…
– Ты
– Я пойду.
– Останься. Прошу тебя. Давай поговорим.
Мэгги потрясла головой:
– Я лучше умру, чем буду жить в изобилии.
К тому же ей было давно пора возвращаться в Куинс. Надземка понесла ее на восток, мимо верхних этажей заброшенных складов с разбитыми окнами. Пролетавшие за окном районы становились все менее облагороженными, приходили в упадок и честно рассыпались в прах. Сойдя на станции «Миртл-Уайкофф», Мэгги побежала забирать из школы братьев Накахара. Оксана работала допоздна, а ее муж свалился с гриппом и не мог встать с постели.
Мальчики посещали чартерную школу, расположившуюся в старинном здании методистской лечебницы. Невероятная викторианская громадина возвышалась практически на тротуаре, словно бы говоря: «Взгляните-ка на меня, хм». Крыша взмывала в небо шпилями и шипами. Узорчатая кирпичная кладка была испещрена бледными камешками. Кучки мусора украшали узкий двор с четырьмя баскетбольными кольцами – кольца висели в пустом пространстве, на тонких столбах без задников.
Мэгги подбежала к школе ровно в три часа, когда из скрипучих ворот начали просачиваться дети с крошечными рюкзачками и ланчбоксами. Бруно и Алекс вышли чуть ли не последние. Их сопровождала суровая тетка в парике и вязаной кофте. Алекс побежал вперед, а Бруно уныло плелся рядом с мучительницей.
– Это ваши? – спросила она Мэгги.
– Э-м…
– Вы их няня, так?
– Скорее ментор дефис тьютор… Лайф-коуч, только без нью-эйджевской ахинеи.
– Ладно, не важно. Втолкуйте этому человеку, что насилием делу не поможешь, – сказала она, крепко удерживая Бруно за загривок. – Он сегодня избил ни в чем не повинного маленького мальчика!
– Бруно! – охнула Мэгги.
– Я надеюсь, вы его накажете? – спросила тетка.
– Хорошо.
– Обещаете?
– Прошу прощения?
– Мне не хочется отпускать этого мальчишку, пока вы не пообещаете, что он понесет наказание.
– А-а, ну ладно, хорошо. Пойдемте, мальчики.
Они зашагали домой.
– Я ни в чем не виноват! – пробормотал Бруно.
– Действительно, – отозвался Алекс, – у него просто нет подружки. У меня вот целых две – и никаких проблем с самоконтролем.
– С тебя доллар, – сказала Мэгги. – Никаких проблем с самоконтролем у нас нет.
– Вот именно, – кивнул Бруно. – Все ОВР виновато.
– Что у тебя случилось?
А случилось вот что: Бруно вышел из себя на переменке, когда одноклассник Тревор Кван правильно определил возраст его древней «раскладушки» – ей было ровно шесть лет. Хуже того, Кван попытался включить экран и выяснил, что телефон не работает: аккумулятор давным-давно сдох, и Бруно таскал в школу фактически муляж (нарочито громко изображая рингтоны на переменках). Тут все Кваны, банда Тревора, начали дразниться и кричать: «У Бруно нет телефона! Нет телефона! Нет телефона!» – и перекидывать серебристую «моторолу» у него над головой.