Альтруисты
Шрифт:
Впрочем, письмо все же обрадовало Итана – самую малость. Приглашение! От отца! Долгие годы он ждал, что отец куда-нибудь его пригласит, а когда это наконец случилось, он невольно задался вопросом: не поздно ли?
Итан бросил свой «Гид» на стул и спрятал конверт в задний карман. Окинул взглядом квартиру, оформленную в минималистичном стиле – точно так, как ему хотелось. Прямые углы, чистые линии и свободные поверхности. Голый кирпич. Никаких фотографий. Долой сентиментальность. Что же теперь делать – с письмом, с оставшейся частью дня? Взгляд упал на две полки из амбарной доски – безмолвные, параллельные и совершенно голые, словно знак «равно» на стене.
Почти два года прошло со смерти матери, и все это время Итан стремительно уходил в себя – с тех пор, как бросил
Любая вылазка в мир стала напоминать позорное поражение. Открытое признание собственной неполноценности. Не важно, что ему требовалось – еда, секс или зубная паста, – от каждой встречи с этим рефреном («Мне нужно! Нужно! Нужно!») Итану становилось физически дурно. В мечтах о полной самодостаточности он представлял себе бункер с уходящими в бесконечность полками, на которых хранились запасы всего, что могло понадобиться ему в жизни. Его мать, его деньги – он выходил из положения, как мог, пытаясь заранее оградить себя от потребностей, окружить себя комфортом.
Общественные места по большей части были объективно неприятны, и это делу не помогало. Особенно Итан ненавидел прачечные. Всепроникающий люминесцентный свет, лужицы ржавой воды. Когда сломалась его стиральная машина, он узнал, что у прачечной «Садс энд Дадс» с голубыми козырьками – той, что на Юнион-стрит, – есть доставка по вполне приемлемой цене. Мысль о том, чтобы впустить в свой дом мастера, была невыносима, и, уж конечно, Итан не стал бы чинить машинку сам. С тех пор он ни разу не стирал вещи дома.
Продукты, готовую еду из кафе – что угодно можно было заказать с доставкой. У Итана находилось все меньше поводов для вылазок в мир. Фильмы и передачи он смотрел на стриминговых сервисах. Телефон был забит подкастами и музыкой – слушай что хочешь. Заказанные в интернет-магазине книги привозили в тот же день. Его квартира – по бруклинским стандартам весьма просторная – становилась просто огромной, если считать количество доступных внутри ее информационных средств.
Такой образ жизни, разумеется, стоил денег. Строго говоря, Итан был по уши в долгах. Он внес первоначальный взнос в размере ста пятидесяти тысяч долларов за двухкомнатную квартиру в стиле неогрек, одной стеной примыкающую к епископальной церкви, и сделал капитальный ремонт в кухне и ванной, получив от этого занятия необычайное удовольствие. После ремонта денег у него осталось ровно на год добровольной безработицы и интернет-шопоголизма. Он с энтузиазмом транжирил деньги на кухонную утварь и прочие вещи, без которых вполне мог обойтись. Купил сервиз «Бернадот», так и не пригодившийся набор кастрюль «Ле крузет», подсвечники «Уотерфорд Лисмор», хлебницу из белого мрамора, электрический штопор. Полугодовой абонемент от магазина «Вильямс Сонома» на доставку лучших американских сыров. Где-то Итан вычитал, что сидеть на деньгах – все равно что пытаться удержать в руках кубик льда; это подвигло его на приобретение алюминиевой формы «Хаммахер Шлеммер» для приготовления идеальных кубиков льда с идеальными гранями и пропорциями. Такой размеренный образ жизни, как коматозный больной, требовал постоянных денежных вливаний.
Итан был внимательный должник. Он отслеживал расходы и скрупулезно раскладывал по папочкам все чеки, квитанции и выписки по кредитным картам. Его бумажник набухал пластиком. Итан отлично понимал, что делает, когда заказывал журнальный столик с каменной столешницей и чугунными ножками ручной ковки. Он знал, каких денег стоит ездить по мелким делам на такси с водителями-нелегалами, и помнил стоимость костюма «Том Форд», который ему даже некуда было надеть.
Однако собственные долги казались внимательному и прозорливому Итану
Если даже трезвому Итану долги казались иллюзорными, то пьяному и подавно. Он любил коктейли, но у пива было одно преимущество: благодаря повальной моде на микропивоварение оно легко могло сойти за хобби. Итану нравился весь пивной спектр от нежно-желтых светлых сортов до черных как ночь стаутов. Пильзнеры, светлые эли и лагеры, бурые эли, дункели и портеры. Вкусы у него были демократичные, он не считал себя тонким ценителем и не интересовался спецификой. Прежде Итан экспериментировал с другими вредными привычками: в старших классах курил, в университете дважды попробовал кокаин. Но Сент-Луис – пивной город. Алкоголь навевал ему воспоминания о доме.
Затворничество имело свои преимущества: Итан никогда не напивался на людях и не мог навредить никому, кроме себя. При желании он бросил бы пить в любой момент, но бросать не хотелось. Ему нравилось жить под забавным девизом вроде тех, что печатают на футболках: «У меня нет проблем с алкоголем. Я просто пью и отрубаюсь – никаких проблем».
Когда ему пошел тридцать второй год и юность официально осталась позади, он вдруг осознал, что одинок. Это было ужасное открытие, и каждое утро он совершал его заново. Друзья из консалтинговой фирмы, в которой он раньше работал, либо сбежали из города в пригороды, где школы были получше, либо могли говорить только о работе. Их мелкие склоки и интриги Итана больше не касались, а ведь было время, когда бонусы, свадьбы коллег, манера начальника мочиться, уперев руки в боки (видимо, чтобы запугать писсуар) имели для него немалое значение. Но эта эра закончилась. Стоит на несколько месяцев исчезнуть с радаров – и подобные вещи утрачивают всякий смысл. Лишь бодрые крики аналитиков хедж-фондов, кутящих по воскресеньям в Кэрролл-парке, наталкивали Итана на мысли о том, не тратит ли он жизнь впустую.
Юность. Начиная лет с двадцати он регулярно вступал в отношения с интересными, привлекательными мужчинами – завидными партнерами, видевшими в нем симпатичный сосуд, который можно наполнять чем угодно по своему желанию.
Первый его партнер, выпускник театрального факультета Брауновского университета, с которым Итан жил задолго до Кэрролл-стрит, был во всех отношениях завидной добычей. Длинноногий и восхитительный, Шон носил стильный андеркат задолго до того, как эту стрижку застолбили белые националисты, вызывая среди женской половины офиса, где работал Итан, вдохновляющие и доселе невиданные приступы зависти. Шон флиртовал со всеми барменами в округе и водил Итана на клубные вечеринки «без цифрового следа» – то есть на такие мероприятия, о которых нельзя узнать из интернета: нужно старомодно общаться с людьми и миром. Бедное детство в Аппалачах оправдывало страсть Шона к порокам и привилегиям современной интеллектуальной элиты. Более того, его жизнь была настоящей историей успеха. Бедствовать в пасторальной Пенсильвании – отнюдь не то же самое, что бедствовать в Нью-Йорке. Когда молодой человек живет впроголодь на Манхэттене – это все же какой-никакой «успех», особенно в глазах его забитых родственников. Когда их спрашивали, как дела у Шона, те отвечали просто: «Он в Нью-Йорке», и это сразу все объясняло.
Познакомились они так: Шон увидел Итана на улице и ошибочно принял его за приятеля-актера.
– Ой, извини, – сказал он, когда Итан обернулся.
– Что такое?
– Ничего, я просто принял тебя за другого человека.
– А! Нет, я – это я.
У Шона загорелись глаза.
– Слушай… Я иду на тусовку… в ресторане. Точнее, в пекарне – но там наливают. А после полуночи можно и потанцевать. Ты танцуешь?
Итан так остолбенел, что не смог выдавить ни слова.
– Ой, да ладно! Будет весело.