Альянсы
Шрифт:
«Как ты смеешь!» — проскрежетал Хамарамис. Жара и выкрикивание команд сказались на его голосе, но в каждом хриплом слове ясно звенела ярость. — «Преемника Сильваноса не будут оскорблять!»
Молодой офицер, сильванестийский протеже покойного лорда Мориллона, поднялся с изрядно раненой гордостью. «Прошу прощения», — сухо произнес он. — «Но вы сами сказали, что направиться туда будет равносильно тому, чтобы прыгнуть в темницу».
«Может, так и будет. И если Беседующий прикажет, мы прыгнем!»
Пристыженные капитаны разошлись к своим поджидавшим солдатам. Генерал Таранас остался с Хамарамисом. «Ты опасаешься подобного развития?» —
Хамарамис пожал плечами, поморщившись от боли. «Трудно знать будущее. Я не провидец», — проскрежетал он.
«Однажды я сказал это Гитантасу Амброделю. Он тогда ответил: ‘Будущее всегда наступит, хотим мы этого или нет’».
«Я скучаю по молодому Гитантасу. Мы потеряли одного из многих прекрасных офицеров».
Таранас не поправил старого генерала. Беседующий отправил Гитантаса на поиски своей пропавшей жены. Многие месяцы от него не было ни весточки, но насколько всем было известно, Гитантас не был мертв.
Резкий рев труб поднял на ноги массу измученных эльфов. Они приготовились продолжить свой поход. Хамарамис с Таранасом торжественно пожали руки. Так близко к гибели, каждое расставание ощущалось как последнее.
Они успешно добрались до вершин. Как и докладывали разведчики Планчета, Зубы Льва были доступны для подъема, особенно для тех, кто был столь мотивирован и ловок, как эльфы. Много дней они держались этих открытых ветрам крепостей. Дни под жгучим солнцем, холодные ночи, и постоянно убывающие запасы воды. Две трети эльфов, включая Беседующего и Планчета, разбили лагерь на Сломанном Зубе. Гораздо меньший отряд окопался на гораздо более крутом соседнем пике, Малом Клыке. Ниже них оставшиеся эльфы укрылись на Резце. Посредством сигнальных зеркал, находившиеся на Резце уведомили Беседующего, что обнаружили небольшой родник, пузырившийся в расселине на склоне вершины. До него было бы трудно добраться и при лучших обстоятельствах, и почти невозможно под постоянным обстрелом лучников кочевников, но Таранас, командовавший эльфами на Резце, организовал цепочку кожаных ведер для подъема воды из этого родника под покровом темноты. Находившиеся на Резце не испытывали жажды, но у них не было возможности поделиться своей живительной находкой.
Ежедневно, пустыня вокруг вершин наполнялась эхом звуков боя. Генерал Хамарамис с оставшейся кавалерией дрался, чтобы держать свободным пространство между крутыми горами. Кочевники больше не искали и не принимали открытого сражения. Вместо этого, они старались устраивать засады на небольшие отряды эльфийских воинов, обстреливать вершины стрелами, а затем исчезать в слепящей пустыне, когда Хамарамис прибывал с основными силами своей армии. Беседующий приказал каждую ночь разводить костры на вершине пиков. Костры служили двойной цели: не только разубеждать кочевников от внезапных нападений, но и сигнализировать эльфам на соседних пиках, что их товарищи держатся.
Одной ночью, незадолго до полуночи, маяк на вершине Малого Клыка погас. Беседующему отправили донесение, и он поспешно созвал совет. Его устроили наверху сооруженной на Сломанном Зубе пирамиды из камней. С этой пирамиды открывался свободный вид черных контуров Малого Клыка, Резца и Большого Клыка. Большой Клык, самый высокий из пиков, закрывал собой обзор Пилы и Клешни.
«Возможно, у них закончилось топливо для огня», — сказал сильванестийский
«Мы не можем с этим согласиться», — сказал Планчет. Воины вокруг него заворчали, мрачно соглашаясь.
«Вы ничего не слышали?» — спросил Гилтас.
«Совсем ничего, сир».
Из-за человеческой крови его предка органы чувств Гилтаса были не такими острыми, как у чистокровных эльфов. Если Планчет и остальные ничего не слышали с Малого Клыка, то нечего было и слышать. Несмотря на это, Гилтас перегнулся через хилое деревянное ограждение платформы и вгляделся в темноту Малого Клыка. Он напряженно всматривался, пока в глазах не выступили слезы, но ничего не увидел, и не донеслось ни звука.
«Мы должны знать!» — сказал он, стукнув кулаком в ладонь. Не впервые он мечтал о присутствии какого-нибудь мага или провидца. С момента изгнания эльфов, они были в дефиците, находясь под прицелом одновременно и минотавров, и неракских рыцарей, чтобы ослепить эльфийское сопротивление и посеять страх и отчаяние.
Два молодых воина вызвались добровольцами, чтобы отправиться на Малый Клык и выяснить, что случилось. Этот пик был всего лишь в четверти мили, но этим двоим придется спуститься со Сломанного Зуба, пересечь открытую пустыню, а затем подняться по крутому склону соседнего пика, и все в темноте, избегая бдительных кочевников.
Гилтас не видел другого выхода. Он предупредил пылких молодых воинов беречь жизни: «Если враги захватили гору, немедленно возвращайтесь. Не пытайтесь никого спасти. Возвращайтесь и доложите мне, что обнаружите».
Они отсалютовали и поспешили прочь. Постоянно дувший ветер на вершине пика посвежел, закручиваясь вокруг каменной пирамиды. Гилтас закашлялся. Спазм не прекращался, а только усиливался. Преданный Планчет положил руку ему на плечо.
«Вы больны, сир».
Гилтас покачал головой, делая дрожащий вдох: «Это всего лишь прохладный ночной воздух. Он сушит мне горло».
Камердинер ни на минуту не поверил в это, но это дало ему повод настоять, чтобы Беседующий покинул незащищенный наблюдательный пост. Они спустились вдвоем, но Гилтас не собирался возвращаться в лагерь.
«Я останусь тут, под защитой пирамиды», — сказал он.
Его тон подсказал Планчету, что его опеку до сих пор терпели, но больше не будут. Планчет охотно сдался.
«Превосходная идея. Мы позовем вас в случае любых событий». — Он забрался обратно на каменную кучу.
Гилтас плотнее запахнул аффр на горле. Кашель, как только он начинался, становилось все труднее и труднее остановить. Иногда он выкашливал сгустки крови.
Он знал, чем болен. Чахотка истощала тело и разлагала легкие. Легенда гласила, что чахоточный становился красивее по мере приближения смерти. Беглый взгляд на свое отражение говорил ему, что он не был красив. Он был на добрых пятнадцать фунтов легче, чем когда жил в Кхуриносте. Под его глазами легли глубокие тени, белки покраснели, и, несмотря на загар на носу и щеках, его бледность заметно усилилась. Нет, определенно не красив, так что он все еще должен быть полон жизни. Но кашель становился все более частым, а глаза — чувствительнее к яркому свету кхурского солнца, чем раньше. Глубоко в груди была пустота, разновидность вакуума смерти, будто там застрял кусок дерева.