Алые перья стрел
Шрифт:
— Когда ты наконец займешься его воспитанием?! Сколько это может продолжаться?!
— Но, дорогая, ты ведь тоже занимаешься его воспитанием, — слабо отбивался папа, перепуганный не меньше Дениса.
— У меня нет времени, ты это прекрасно знаешь! У меня диссертация! — Мама швырнула стрелу.
— Но у меня тоже диссертация…
— Что мне прикажешь теперь? Все бросить, да? Все бросить?! — Исторгая эти упреки, мама перед зеркалом смазывала косметическим кремом лицо. Затем схватила сумку, сдернула с вешалки плащ. — Я пошла на лекцию! Займись наконец его воспитанием! Здесь нужна твердая
Взъерошив прическу, он некоторое время размышлял в коридоре.
Затем папа сделал шаг в комнату. Теперь вздрогнул в кресле Денис. Потому что папа с затвердевшим лицом поддернул рукава пиджака (жена права, отцовский долг надо выполнять!). Решительными жестами папа объяснил беспутному сыну, что пора словесного воспитания кончилась и настало время иной педагогики. Жесты не оставляли сомнения, какой именно педагогики: папа суетливо расстегнул и вытащил из брючных петель ремень. (На экране между тем мелькали кадры с изображением Зевса-громовержца, что символизировало папину суровость и стопроцентную решимость довести дело до конца.)
Денис попятился, стрельнул глазами по сторонам. Увы, спасения не было. Ясно, что на сей раз папа велел себе быть непреклонным… С сокрушенным лицом и очень медленно, очень неохотно несчастный Робин Гуд начал расстегивать шорты. И все же поглядывал исподлобья с остатками надежды: вдруг случится что-нибудь неожиданное?
За дверью затрезвонил телефон.
Папа, подтвердив жестами свои прежние намерения (готовься и укладывайся, я сейчас), шагнул в переднюю.
Дениса, как известно, часто посещали спасительные идеи. Он сдвинул на лоб шляпу с пером, скребнул затылок, хитро поднял указательный палец: «Ага, выход есть…» По-кошачьи прыгнул к двери и прикрыл ее. Вытащил из-за дивана развалившегося на две части Ваську, соединил, уложил ничком, шляпой прикрыл Васькин затылок. Плюхнувшись в кресло, сдернул свои пестрые, пострадавшие в боях носки, натянул на твердые Васькины ноги.
Папа в это время вел деловой телефонный разговор:
— Да, это я… Разумеется. Да, в то же самое время… Несомненно. — И так далее. Во время этих реплик он то и дело поглядывал в прикрывшуюся дверь. Положил трубку, на секунду боязливо заглянул в комнату. Во время телефонной беседы папина решимость поубавилась, неприятно заперестукивало сердце. Пришлось поспешить на кухню, достать из шкафчика флакон с каплями. Начал капать в кружку, промахнулся, хлебнул из горлышка. В животе успокоительно булькнуло. Папино лицо разгладилось и вновь обрело решимость (хотя слегка поглупело при этом). В движениях опять появилась твердость (ох, надолго ли?). Папа с ремешком в кулаке шагнул в комнату (Денис вмиг укрылся за креслом с головой). Папа заставил себя взглянуть на диван.
— О-о…
Покорившийся судьбе сын лежал кверху тем самым местом, и место это было вполне подготовлено к воспитательной процедуре. Одно только странно: сбоку на этом месте чернело крупное клеймо: треугольник, в нем буквы ОТК и надпись «2-й сорт». Папа Дениса снова озадаченно помотал головой. Но… он, человек науки, был далек от мелочей нынешней жизни
— А-а-а-а! Если маленький, значит, бить можно?! А-а-а!.. — Ноги в пестрых носках и полукедах отчаянно забарабанили по дивану.
Для отцовского сердца это было чересчур. Уронив «орудие воспитания», хватаясь за грудь и за голову, папа опять кинулся на кухню — за новой порцией спасительных капель (а обиженные вопли в комнате не смолкали). Нервное потрясение и врожденная рассеянность оказались причиной того, что папа схватил с полки не лекарство, а бутылочку с этикеткой «Ацетон». И опрокинул в себя содержимое. Бульк-бульк… Глаза сошлись к носу, папа сел на пол.
Мир взорвался ослепительным фейерверком!..
Когда искры и вспышки угасли, открывший глаза папа увидел себя в незнакомом помещении. Может быть, даже в новом пространстве…
Прежде всего он разглядел на стене громадную эмблему-вывеску:
ООН
Международный Детский Суд
На щите была изображена Фемида с весами. Но не обычная Фемида, а девчонка с ехидным лицом. Вопреки правилам, у нее были завязаны не оба глаза, а один. Второй смотрел на подсудимого и не обещал ничего хорошего.
Из-за стола поднялся Председатель Суда (лет десяти). Замахал над головой большим колокольчиком. Под этот трезвон в зале стала рассаживаться публика — в основном младшего и среднего школьного возраста.
На сцену вскочил Прокурор — того же возраста, что Председатель. В остроугольной судейской шапочке, мантии-пелеринке и коротеньких штанишках, он похож был на взъерошенного, но строгого журавленка, беспощадно блестели большие очки. Прокурор устремил в подсудимого палец:
— Посмотрите, до чего он докатился! Всю жизнь он безобразно относился к собственному сыну и в конце концов докатился до того, что огрел его ремнем! И это вместо того, чтобы глубоко изучать проблемы современной педагогики. А еще интеллигентный человек…
«Орудие преступления» лежало на столе рядом с Прокурором. Подсудимый папа не смел взглянуть в ту сторону. Раздавленный виною, он сидел, уронив голову. Его охраняли четыре стражника — два рослых полицейских в униформе и с дубинками и двое мальчишек в бумажных треуголках, вооруженные рогатками и деревянными мечами. Никуда не денешься. Тем более что в лицах слушателей тоже не было ни малейшего снисхождения. Лишь на Васькином лице иногда проступало скорбное сочувствие да в глазах Дениса были страх за отца и жалость.
Прокурор между тем продолжал бескомпромиссную речь:
— Граждане судьи! Я не спрашиваю, куда смотрело министерство просвещения! С ним все ясно — оно никуда не смотрело! Но куда смотрит Детский фонд, Комиссия по правам человека, вся наша общественность? До каких пор такие вот «папы» будут воспитывать детей как при крепостном праве… — Прокурор взял со стала и брезгливо отшвырнул ремень. — Чем это кончится? А кончится тем, что из нынешних детей вырастут вот такие личности, как этот кандидат наук.