Алые птицы
Шрифт:
– Доброе утро, – пробормотал художник Михаил.
– Уже вечер.
– О… Понятно. Чем обязан?
– Хотел побеседовать с вами, – видя, что Михаил открыл рот, наверняка чтобы опровергнуть своё участие в убийстве, Павел поспешил перебить его. – Как с человеком знающим. Видите ли, я не слишком сведущ в символизме.
– Вы о крыльях?
– Не только. Меня больше волнует молитвенный жест.
Михаил открыл дверь шире и пропустил Павла в дом. Видимо, после осознания, что его никто не подозревает, художник расслабился. Но Павел решил расширить круг подозрений и предположил, что любителя символизма можно
Тот был лет на пятнадцать младше Семёна, но не слишком тесно с ним общался. Как они познакомились и каким образом поддерживали общение, никто не знал. Семёна было сложно назвать поклонником искусства, а Михаила – любителем криминала. Но Павел был почти уверен в том, что эти двое часто общались. Он отметил для себя, что после возвращения в участок нужно внимательнее прочитать личное дело Михаила. Жизнь Семёна уже вычитали до дыр, однако тех, с кем он поддерживал общение, изучали не столь подробно, хотя Павел считал, что ответ кроется именно там.
Тем временем Михаил вернулся на кухню к недопитой чашке кофе.
– Молитвенный жест… Аналогий множество. Но в данном контексте у меня не так много вариантов.
– Например?
– Убийца указывал на что-то общее и объёмное, если судить по крыльям. Посмотрите, какой размах! Может, он указывал не на конкретно этого убитого, а на что-то более масштабное?
– Но ведь этот кто-то не мог убить его именно за этим?
– Кто знает?
Михаил с чашкой в руке стремительно покинул комнату. Он свернул в следующую по коридору дверь и остановился сразу за порогом.
Помещение было полупустым, с двумя большими окнами на соседних стенах. В углу между ними стояло кресло, по диагонали от него – мольберт с незаконченной картиной.
На ней была изображена кроваво-красная птица, чьи перья на концах будто плавились, стекая по её телу алыми ручейками. Те растворялись в воде грязной лужи, в которой, безжизненно раскинув крылья, лежала птица. В правой лапе она сжимала золотую монету – Павел склонил голову к плечу, заинтересованно рассматривая её. Первая из двух золотых и блестящих вещей на картине.
Вторая – царственный скипетр, который насквозь протыкал грудь птицы.
– Грязь, кровь, мёртвая птица, – Павел отошёл на несколько шагов. – Золото и скипетр. На заказ?
– О, что вы. Вдохновение. Не спал со вчерашнего утра. И не ел. Только пишу. Давно такого не испытывал. Как много слов хочется сказать, но говорить нечего…
– И все же вы не ответили на вопрос о молитвенном жесте.
– А что о нём говорить?
Павел повернулся к художнику. Ответ давно был на поверхности, и настало время признать его очевидным.
– Вы нарисовали бессилие смерти несмотря на все деньги. Символ власти стал орудием убийства, показывающим, что есть вещи, на которые не могут влиять даже сильнейшие. Грязь, кровь и золото. Как молящийся Семён – несочетаемые вещи. Антонимы в то же время закономерности. Вот, что имел в виду убийца.
Что-то масштабное и объёмное. Что-то, касающееся каждого. Почему-то в эту минуту истекающей кровью птицей Павлу стал казаться город, погрязший в противоречии и пороке.
Крылья. Птицын. Как он мог не
Опросив Михаила по стандартной схеме, Павел наконец приехал домой. Он завёз машину в гараж возле дома Георгия – своего у него не было – и остановился на дорожке в раздумьях.
Открытие стало не столь неожиданным, однако позволило взглянуть на новые горизонты исхода дела. Если Семён действительно олицетворял Птицын целиком, то всё становилось сложнее. Вполне вероятно, что кто-то следил за ним и мог увидеть Георгия. И не только его. Кто-то в принципе мог видеть всё, что происходит в Птицыне, наблюдая за городом с высоты птичьего полёта, но почему-то не решаясь заговорить. Сколько знал этот человек? И сколько из этого не знал Павел?
Он не знал главного: почему его лучший друг убил Семёна. У Павла были догадки, и не самые приятные, однако он не мог подтвердить свои подозрения фактами. А устраивать бессмысленный скандал желания не было.
Решив, что дома делать нечего, Павел пересёк лужайку с пожухлой от жары травой и постучал в дом Георгия.
Друг не ответил, тогда Павел открыл дверь своими ключами и зашёл внутрь. Там было тихо.
– Герыч?
Павел прошёл в глубину дома и осмотрелся. Поднялся на второй этаж и удостоверился в том, что телефон друга лежал на столе. Как безрассудно оставлять телефон без присмотра, особенно в такой ситуации. Там хранились его переписки с Павлом, за которые тот мог легко вылететь с работы. Следователь вспомнил самодовольное лицо Георгия, когда тот рассказывал о каком-то очередном несданном экзамене – даже в такой ситуации друг оставался уверенным в себе. Теперь Павел в этом сомневался.
«Я всегда выигрываю, – сказал тогда Георгий с равнодушным выражением лица. – Не зря же меня назвали в честь Георгия Победоносца. Пересдам. Может, даже ещё раз. Я всё равно получу то, чего хочу».
До шестнадцати лет Павел свято верил в то, что однажды Георгий станет президентом. А после шестнадцати надеялся, что этого не произойдёт.
В том, что лучший друг не всесилен, он начал сомневаться только в двадцать. Но в двадцать четыре, когда зарплата Павла составляла тридцать с небольшим, а Георгий на широкую ногу отметил свой первый миллион, снова поверил в это.
За шесть лет много чего изменилось. Единственное, что всегда оставалось постоянным – уверенность Георгия в том, что он получит абсолютно всё, что желает. И Павел знал, чего тот желал больше всего на свете.
Поэтому он покинул дом, захватив с собой телефон друга. Павел догадывался, куда мог отправиться Георгий, поэтому пошёл следом. По дороге Павел сменил пароль из четырёх единиц на нормальный и шестизначный.
Миновав несколько кварталов, Павел приблизился к коттеджу, притаившемуся за деревьями. Хотя и двухэтажный, он не был достаточно большим для Птицына, жители которого определённо имели склонность к гигантомании. Но Павел понимал, почему одинокая девушка выбрала именно такой дом для жизни. Особняк её ныне покойных родителей наверняка наводил тоску или даже страх своими пустыми комнатами и сумрачными коридорами.