Алый цвет зари...
Шрифт:
Освободили Петра без особого шума под вечер следующего дня. Вооруженному с ног до головы спецназу серьезного сопротивления сектанты не оказали, хотя взрывы шумовых гранат гремели довольно долго и перестрелка разыгралась нешуточная. Правда, Кристофера среди захваченных сатанистов не обнаружили. Не нашли и Стволянинова. Петр был сильно избит, помят, но вполне жив. Елена даже всплакнула на радостях.
— Я же тебе говорить — не гулять! Дома сидеть! — сквозь слезы ругалась она.
— Мадемуазель, я уже взрослый мальчик! — улыбаясь разбитыми опухшими губами, возражал Петр. —
Правый глаз у него совсем заплыл, все лицо было в ссадинах и синяках.
— Ты есть мой горе! — констатировала Елена, поглаживая Петра по голове и не замечая, как он при этом морщится — видно, черепу тоже досталось. Несмотря на боль, Петр чувствовал себя на верху блаженства. Его собственное похищение неожиданно вернуло ему Елену. Он почувствовал, что действительно дорог девушке.
Надо ли говорить, что в ту ночь, благополучно вернувшись в уютное гнездышко — квартирку Елены, молодые люди провели ночь в одной постели?
Глава сорок седьмая
— Господи, Господи, ну что за времена настали?! Ужас да и только! — причитал купец первой гильдии Никола Фомич Гордонов, воздев руки к небесам. При этом он едва не уперся пухлыми ладонями в потолок, поскольку прятался он со своими домочадцами в подвале собственного роскошного трехэтажного особняка. Богатому сахарозаводчику действительно не повезло. Новая, с иголочки, «вилла» было построена в самом центре Москвы, недалеко от Пресни. Однако в декабре 1905 года назвать это место безопасным для проживания было никак нельзя. Почти все близлежащие улицы перегорожены баррикадами, вокруг идут настоящие бои.
— Восстание пролетариев, революция, видите ли, — сокрушался Гордонов, — и откуда они взялись, эти пролетарии?! Почему прежде их не было? Рабочий люд свое место знал, трудился в поте лица своего, добывая хлеб насущный, а что теперь?.. Ах, боже мой, несчастье-то какое! Никто не работает, какие-то патлатые студенты, худосочные барышни на улицах шныряют, бегают, называют друг друга «товарищами», стреляют в городовых… А теперь еще и баррикады строят. Не приведи Господь, сюда войска подтянут с пушками, ведь все разнесут! Все, что нажил непосильным трудом, все прахом пойдет! Господи, спаси и сохрани!
— Перестал бы ты, батюшка, стенать, не по-мужски это! — спокойно осадила его супруга Матрена Прокофьевна, женщина дородная, немолодая, лет шестидесяти, но еще пригожая лицом и гладкая телом. Ей новая «вилла» не очень-то нравилась. Не то чтобы она хотела ее разрушения — упаси Господь! Но прежний двухэтажный дом в Измайлове ей был больше по душе, привычней там было, уютнее, благостнее.
— А Сашку нашего ты распустила! Совсем от рук отбился! — вдруг ополчился на нее супруг, — где его в такое время черти носят, а?!
— Оба мы в этом виноваты, батюшка, не я одна. Оба не доглядели! — резонно заметила Матрена Прокофьевна и перекрестилась. — Даст Бог, все образуется! И он с годами в разум войдет!
— Как же, войдет, держи карман шире! — продолжал негодовать супруг, — ты знаешь, что вокруг творится! А ведь он с этими
На самом деле Гордонов души в сыне не чаял. И очень за него беспокоился. Саша был поздним ребенком. Беременности у Матрены Прокофьевны протекали неудачно, были сплошные выкидыши, Гордонов уже и не надеялся на появление потомства, как вдруг Господь управил… Сын, наследник!
Правда, Александр уже два года, как отказался от помощи отца, и денег у него категорически не брал. Иной раз только мать почти насильно всовывала ему пару сотен рублей. От нее он их принимал, но всегда говорил, что ведет им счет и непременно со временем отдаст.
— Да что ты такое говоришь, Сашенька, какие между нами счеты! — всплескивала руками Матрена Прокофьевна, — да я от чистого сердца, я же твоя мать родная, ты же моя кровинушка! Бери, бери! — И слезы ручьями начинали литься из ее когда-то голубых, а теперь выцветших серых глаз. У Александра в таких случаях тоже перехватывало дыхание, и он торопился выскользнуть за порог…
Учился Александр в политехническом и действительно водил дружбу с радикально настроенными студентами. Эти ребята так и сыпали словечками вроде: «эсдеки», «эсеры», «меньшевики», «большевики», «конспирация», «экспроприация», «эксплуатация»… В Александре, высоком, худощавом симпатичном юноше с мелкими, но правильными и приятными чертами лица, их речи вызывали едва сдерживаемый восторг. Ему давным-давно наскучила сытая, умиротворенная жизнь родителей. Отец думал только о барышах, мать — о домашнем хозяйстве. Книг они не читали, на концерты и в театры не ходили. Вытащил, правда, их Александр один раз на концерт самого Федора Шаляпина. Старикам вроде понравилось, но папаша после концерта повторял, что у него на заводе якобы есть мужик, у которого «голос погромче и побасистее шаляпинского будет»!
Александр был юношей романтического склада. Он зачитывался рассказами Максима Горького, раз пять смотрел его «На дне», упивался Ницше, но читал и «Капитал» Карла Маркса. Он мечтал раздать богатство отца беднякам, довольно смутно представляя себе «экспроприацию экспроприаторов».
События ноября и декабря 1905 года поначалу повергли его в смятение, даже в шок. Его закадычного друга Сергея Волохцева ранили! Да, да, серьезно ранили в грудь на настоящей баррикаде! И Александр понял, что не может стоять в стороне.
Александра определили в боевую группу, поддерживающую пресненских рабочих. Тем более что он жил на Пресне и обязан был знать все ходы и выходы в районе. К несчастью, в день, когда в Москву ввели регулярные армейские части, Александр попал на баррикаду. Никто тогда и не подозревал, что дело идет к полному разгрому восставших.
Защитники баррикады нервно переговаривались между собой.
— Патронов маловато! — нервно бросил, ни к кому конкретно не обращаясь, молодой рабочий Порфирий.