Алый лев

Чедвик Элизабет

Вильгельм улыбнулся еще шире. В его голосе зазвучало любопытство:

— Ты в самом деле сносила их до дыр?

— Да, и, судя по подошвам твоих сапог, тебе тоже нужна обновка.

Его глаза испуганно округлились.

— Но они же как старые друзья!

— Что ж, значит, очень скоро тебе нужно завести новых друзей.

Он задумчиво сжал губы:

— Интересно, кожу скольких коров, пошедшую на сапоги, снашивает за жизнь человек?

— Зависит от размера его ноги и от того, сколько он ходит… ну, и от роста коровы, конечно.

Он ухмыльнулся:

— Теперь

мне понятно, почему ты так часто выигрываешь в шахматы. Вот что я тебе скажу: мы пошлем на склад в Черинге и спросим, что у них там есть. Если нам повезет, у них найдется тончайшая телячья кожа для твоих туфелек и седло кордовских коров для моих сапог.

Она посмеялась вместе с ним, прекрасно понимая, что он думает одновременно о двух вещах. Он действительно развеселился, но это то, что лежало на поверхности. А под легкими, залитыми солнцем мыслями гнездились более темные, серьезные, тяжелые, и для того, чтобы осветить их, потребовалось бы пламя посильнее, чем отсветы угасающих углей в очаге.

Вильгельм с Изабель провели зиму в Лондоне, расположившись в Тауэре. Он выполнял обязанности регента, связывая распустившиеся концы, а потянув за них, обнаруживал, что разворачиваются все новые задачи, требующие его внимания. Изабель наблюдала за ним и волновалась, понимая, что ему нужно снять с себя это бремя хотя бы ради собственного здоровья.

Февральское утро выдалось сырым и пронизывающе холодным. С неба, черного, как уголь, на Лондон лил дождь. Несмотря на то что уже давно рассвело, вокруг было не светлее, чем в сумерки, поэтому люди собирались в основном вокруг очагов. Те, кто был вынужден выходить из дома, топали по грязи, нагнув головы, стуча зубами, укутавшись в плащи с головы до ног. Ослепительно белые стены лондонского Тауэра блестели на фоне мутных, угрюмых вод Темзы, как сахарная конфетка с королевского торжества. За его арочными окнами свечи и лампы освещали по-зимнему темные покои и комнаты. Топились все камины.

Вильгельм лежал в постели в своих покоях. С утра его навестили уже три лекаря в черных одеждах. Они ощупывали и осматривали его, проверяли его мочу и задавали различные вопросы о режиме его питания и естественных отправлениях организма. Последнему из них он отвечал с нарастающим раздражением. Изабель стояла рядом с ним, сжав его руку, глядя на него с тоской и беспокойством.

— У него нет аппетита, — говорила она лекарю. — У него всю жизнь до сегодняшнего дня был отменный аппетит.

Вильгельм уставился на нее:

— Неужели человеку нельзя поужинать в одиночестве, без жены, которая смотрит на него в упор и считает каждый кусок?

— А ты бы хотел, чтобы я тебя вообще не замечала? — сердито взглянула на него Изабель. — Если бы с тобой все было в порядке, зачем бы понадобились лекари? Ты прекрасно знаешь, что я не впадаю в панику и не посылаю за врачом при первом чихе или признаках несварения желудка.

Она сжала губы и уставилась в пол, осознав, что ведет себя неприлично в присутствии врача. Вильгельм ничего не ответил, но тоже сжал губы. Остаток осмотра он пережил в гробовом молчании

и отпустил лекаря при первой же возможности. Изабель проводила его до двери и взмахом руки отпустила горничную, которая пришла спросить, не нужно ли чего.

Лекарь с состраданием взглянул на нее, отчего ее сердце наполнилось страхом.

— Я сделаю настой от боли и пришлю его со своим помощником, — сказал он, — но я боюсь, что граф, как человек с сильной волей, воспротивится тому, что ему кажется вмешательством «темной врачебной магии».

Изабель устало и согласно кивнула.

— У него и в самом деле очень сильная воля, — сказала она. — Но, с другой стороны, он никогда в жизни не болел. У него даже зубы не болели и суставы не ныли, — она глубоко вздохнула. — Вы говорите об облегчении боли, а не об излечении заболевания?

Лекарь продолжал смотреть на нее с тем же состраданием.

— Миледи, я дал бы вам ложную надежду, если бы сказал, что знаю, как это вылечить. Выздоровеет граф или нет, одному Богу решать…

Это не было неожиданностью, но, по крайней мере, он был тактичен и честен. Предыдущий лекарь рекомендовал холодные ванны и частое прикладывание пиявок, чтобы поддерживать бодрость духа. Ее муж с трудом справился с искушением схватить его за грудки и вышвырнуть вон из комнаты.

— Да, — проговорила она. — Об этом я и молюсь.

Закрыв за ним дверь, она вернулась к Вильгельму и увидела, что он сидит на краю постели с выражением лица непроницаемым, как запечатанный сундук.

— Он сказал, что сделает для тебя какую-то микстуру от боли, — сказала она, стараясь сдерживать дрожь в голосе. — Ты должен позволить ему помочь тебе.

Он повернул к ней голову и уныло взглянул на нее.

— Мне это не поможет, Изабель. Я видел в жизни достаточно смертей, чтобы распознать признаки умирания. Я не намерен терпеть клизмы, холодные ванны или пиявок. Лекари ничего не могли сделать ни для короля Иоанна, ни для короля Ричарда, ни для их отца. Когда Господь дает тебе понять, что твое время пришло, это и есть лучший конец.

Изабель то ли хмыкнула, то ли тихо всхлипнула и подошла к окну. Она смотрела на двор, заливаемый холодным, как снег, дождем.

— Здесь мы впервые встретились, — дрожащим голосом произнесла она. — Я увидела, как ты идешь через двор. Я тебя совсем не знала, но твоя походка и то, какой ты был высокий, как прямо держал спину, заставили меня позавидовать твоей жене.

Она услышала, как он глубоко вздохнул, тихонько застонав от боли. А потом она почувствовала, что он встал позади нее.

— А я помню, как, увидев тебя, подумал, что твоему мужу сильно повезет, — он положил руку ей на талию, располневшую со времени ее девичества из-за вынашивания и рождения десятерых детей. — Я был самым счастливым из мужчин, Изабель. Я до сих пор чувствую себя таким.

Внезапно одиночество накрыло ее, словно огромной волной.

— Сейчас я твоей жене не завидую, — прошептала она. Слова застревали в горле. — Вильгельм, ты не можешь меня оставить. Я этого не переживу.

По ее лицу заструились слезы, и она начала всхлипывать.