Амадей

Шеффер Питер

Шепот. Сальери!

На малой сцене медленно опускается занавес, скрывая ГРАЖДАН ВЕНЫ. Теперь на нем тонкий контур высоких и узких окон.

Сальери. Вы слышите их? Вена – город злословия. Здесь все клевещут, даже мои слуги. Двое только и осталось.

Он указывает на них.

Пятьдесят лет служат у меня, с тех пор как я здесь поселился. Один – хранитель бритвы, другой – кондитер-кулинар. Один заботится о моей красоте, другой же о моем желудке!

Обращается к слугам.

Ступайте прочь! Сегодня я не

лягу спать совсем!

Слуги удивлены.

Но ровно в шесть утра чтоб вы оба были тут! Я буду бриться! И вашему капризному хозяину потребуется завтрак! (Он улыбается и хлопает в ладоши, чтобы прогнать их.) Via, via, via, via! Grazie![6] Ступайте прочь! Спасибо!

Слуги кланяются и уходят озадаченные.

Удивились?.. Ну что ж!... Я еще не так их завтра удивлю! (Он щурится и пристально вглядывается в публику, стараясь разглядеть ее.) О, так вы не желаете сюда ко мне пожаловать? А вы так отчаянно нужны мне сейчас! Ведь вас об этом умоляет… смертник! Что сделать, чтобы все-таки увидеть вас? Во плоти воссоздать, чтобы вы стали моими самыми последними зрителями?.. Может быть с помощью заклинания?.. В операх всегда к ним прибегают. Конечно! Без этого не обойтись! Другого средства-то нет! (Он поднимается.) Попробую заклинаниями вызвать вас к жизни сейчас же! Духов далекого будущего… Вот тогда я погляжу на вас.

Он встает с кресла и, склонившись над фортепьяно, начинает петь высоким, срывающимся голосом, подыгрывая себе в конце каждого куплета, в стиле Recitativo Secco.[7] В зале постепенно нарастает свет.

(Поет.) Призраки грядущего!

Тени новых времен!

От вас труднее избавиться,

Чем от наваждений прошлого!

Появитесь с мерой сочувствия,

Ниспосланного все вышним!

Появитесь сейчас же…

Еще не рожденные!

Еще не испытавшие ненависти!

Еще никого не убившие!

Появитесь сюда ко мне из Вечности!

Свет в зале достигает наивысшего накала и больше не меняется.

(Переходит на разговор.) Так, получилось! Теперь я вас вижу! В таких делах я мастер! Вызывать духов к жизни заклинаниями я научился у кавалера Глюка, которому это всегда прекрасно удавалось. В его время люди и ходили-то в оперу, чтоб только увидеть, как будут появляться то боги, то духи… Теперь же, когда на сцене господствует Россини, публика предпочитает им приключения парикмахеров.

Пауза.

Scusate.[8] Простите. Устал. Вызывать духов заклинанием – изнурительное занятие. Надо бы и подкрепиться! (Он идет к вазе с пирожными.) Мне и самому как-то неловко, что первый грех, в котором следует вам признаться, - чревоугодие. Да, я – сластена! Мое итальянское обжорство, несомненно, детская слабость. Истина в том, дорогие друзья, что, как я ни старался, одолеть свое пристрастие к кондитерским изделиям Северной Италии, где я родился, мне так и не удалось. С трех и до семидесяти трех лет жизнь моя проходила под аккомпанемент жареных орешков в сахаре. (Сладострастно.) Миланские пирожные! Ореховое безе! Яблоки в тесте с фисташковой приправой! Не судите меня слишком строго! Мы все храним в душе какие-то патриотические чувства… Родители мои – подданные Австрийской империи – оба родом из Ломбардии. Отец был купцом в маленьком городке Леньяго, где мы жили. Представления о мире у отца с матерью не простирались за его пределы. Я же только и мечтал его покинуть. Понятие о божестве у них сливалось с обликом высочайшего императора Габсбурга, обитавшего

в райских кущах чуть дальше Вены. И нужно им было лишь одно, - чтобы монарх оставил их в безвестности, ничем не нарушая их мещанское благополучие. Мне же требовалось ничто совершенно иное.

Пауза.

Мне нужна была Слава. Не скрою, что, подобно горящей комете, я хотел пронестись через всю Европу! Но прославиться я желал только с помощью музыки! Одной несравненной музыки! Музыкальная нота звучит либо чисто, либо фальшиво. Даже время не изменит этого. Ибо музыка дана нам от бога! (Он взволнован воспоминаниями.) Уже в десять лет музыкальный аккорд мог буквально вскружить мне голову. Чуть не до обморока. А в двенадцать я бродил по лесам и долам, напевая свои арии и гимны господу. Больше всего мне хотелось стать одним из тех итальянских композиторов, кто славил его в прежние эпохи. Каждое воскресенье в церкви я вглядывался в лик его на стенке, с которой осыпалась штукатурка, и ощущал на себе его горящий взгляд. Я не имею ввиду Христа. Христос в Ломбардии – простак с ягненком на руках. Нет. Я говорю о закопченном лике Бога в пурпурных одеждах, взирающего на мир с высоты своей глазами сутяги. Купцы водрузили его туда. Эти глаза заключали сделки – реальные, необратимые. «Ты даешь мне то – я даю тебе это!» Ни больше, ни меньше. (В своем волнении он жадно пожирает сдобное печенье.) В ночь, когда я собирался навеки покинуть Леньяго, я пошел проститься с ним и сам заключил такую сделку. Мне уже исполнилось шестнадцать. Дерзость моя граничила с отчаяньем. Преклонив колени перед богом коммерции, я молился намалеванному образу всей силой своей страстной души. (Он становится на колени. Свет в зале начинает медленно гаснуть.) Signore[9], дайте мне стать композитором! Даруйте мне столько славы, чтобы я мог ею упиться. Я же, в свою очередь, буду вести праведный образ жизни. Стану образцом целомудрия. Буду стремиться облегчать участь ближних. Имя ваше буду славить музыкой до конца своих дней! И когда я сказал «Аминь», то увидел, как загорелись его очи.

От имени бога.

“Bene.[10] Хорошо, - сказал он. – Ступай, Антонио. Послужи мне и людям и будь отныне благословен.» «Grazie!» – закричал я в свою очередь. «Я буду служить тебе всю свою жизнь!» (Он встает на ноги.) На следующий день неожиданно приехал друг семьи, который отвез меня в Вену и оплатил мои занятия музыкой. Вскоре я был представлен императору, который отнесся ко мне благосклонно. Мне стало ясно, что сделка моя с господом состоялась.

 

Пауза.

Но в том же году, когда я покинул Италию, в Европе появился блистательный музыкальный гений, чудо-виртуоз десяти лет от роду. Вольфганг Амадей Моцарт.

Пауза.

(Он улыбается зрителям.) А теперь начнем, пожалуй! Милостивые дамы! Достопочтенные господа! Разрешите предложить вам спектакль, единственный в своем роде: мое последнее сочинение, озаглавленное «Смерь Моцарта», или «Виноват ли я?..» Посвящается вам, мои далекие потомки, в эту последнюю ночь моей жизни.

Он низко кланяется, расстегивая свой старый халат.

Когда он выпрямляется, сбрасывая старое платье и шапочку, - перед нами молодой человек в расцвете сил, в голубом камзоле и элегантной одежде знаменитого композитора восьмидесятых годов восемнадцатого столетия.

3. Возвращение в восемнадцатый век.

Тихо звучит музыка. Это струнный квартет Сальери. Входят слуги. Один уносит старый халат и шапочку, другой ставит на стол подставку с напудренным париком, третий приносит стул и оставляет его с левой стороны в глубине сцены.