Амалия и генералиссимус
Шрифт:
Толпа с тротуара бросилась вперед, забрасывать эту пару рисом и цветами, с края паданга туда же двинулось множество зрителей.
— Машинист локомотива и сестра милосердия, — сказал один джентльмен другому, совсем Рядом со мной.
В него врезался индийский констебль, Эмерсон с напарником головами вперед неслись сквозь праздничную толпу.
— Р-р-р, — раздалось у меня за спиной.
Тощий Нгуен казался каким-то эфемерным созданием, согнувшимся на моем толстом черном звере. Он ехал совсем медленно, явно пытаясь разобраться с управлением, но ехал — от церкви по короткой
Толпа вокруг меня заметалась, пытаясь увернуться от бегущих полицейских.
— Недокормленый гаденыш ворует твой мотоцикл, — вполголоса сообщила Магда, косясь со значением на мою сумочку.
— Я заметила, — сухо сказала я.
Мотор глухо взревел на повороте. Все, даже из маузера тут попасть было бы невозможно. Мимо длинных красно-серых мавританских аркад, оставляя за собой облачка сизого дыма, налево, через мост, к рынку и китайским кварталам. Конец.
Я медленным эффектным движением прижала руки к губам: ах, мой мотоцикл! Он украл мой мотоцикл!
Орган в церкви смолк, а полицейский оркестр радостно заиграл «Жизнь — это лишь миска черешни», так, будто это был очередной полковой марш.
О ФЕНИКС МИЛЫЙ
Я могла бы подождать в кабинете у Робинса, куда он пригласил меня — а сам пошел, сотрясая пол, подписывать мои бумаги.
Но пока я стояла у него в дверях, размышляя, садиться ли мне к столу, сзади послышались шаркающие шаги. По коридору осторожно продвигался темноликий, в седых локонах волос, индийский дедушка — похоже, отставной констебль, а ныне мирный охранник полицейского участка.
В чуть вытянутых вперед руках он нес высокий чайник, металлический, поцарапанный, с крышечкой — нес его, укутав горячую ручку чистой, но весьма серой от времени тряпочкой, наверное, бывшим полотенцем.
И запах чая — чая, чая, настоящего, такого, что умеют делать только индийцы — невидимым шлейфом полз за ним по коридору.
За этим шлейфом шла я. Добралась вместе с ветераном почти до выхода — там, у регистрационной стойки, его дожидался на деревянной скамье еще один такой же индийский дедушка, с пузатыми металлическими стаканчиками и всем прочим.
Я выставила в дверной проем свой внушительный нос и громко понюхала воздух. Оба индийца переглянулись и захохотали. После чего тот дедушка, что заведовал стаканчиками, вручил мне один из них, наполненный этим вот, самым настоящим, чаем. И еще я получила два больших куска желтоватого пальмового сахара, гнутую ложку и щедрую дозу горячего — обязательно горячего, и, конечно, в пузырьках по краю! — молока. После чего я сделала первый осторожный глоток, в очередной раз ощутив, каким должен быть правильный вкус чая: между свежей травой и сушеными фруктами.
Так мы втроем и сидели у входа, на теплом сквознячке, ощущая тихую любовь друг к другу.
Жизнь, конечно же, не так ужасна, как мне казалось еще пару дней назад, когда я ждала дождя и еще неизвестно чего. Даже очень богатый человек… — подумала я и не закончила мысль. А что вообще такое богатый
Дело происходило не в полицейском депо на Блаффе, а в участке, где я как-то уже сидела с Робинсом в его тамошнем втором кабинете — на Султан-стрит. И происходило это меньше чем через полчаса после того, как почитатели вкатили кресло с довольным Тони в «Колизеум» — он, сопровождаемый Магдой и мной, ехал так всю короткую дорогу от паданга, наслаждаясь жизнью.
Завидев меня, бой гостиницы принес записку от Робинса о том, что «роуял энфилд» далеко не уехал — он в участке на Султане, откуда мне с уважением доставят его через час.
Я не стала ждать, немедленно отправившись туда на рикше, и выяснила, что мотоцикл, без единой царапины (или дактилоскопического отпечатка), был обнаружен стоящим на подставочке у облупленной стены участка, буквально в тот момент, когда по другую сторону этой стены дежурный записывал приметы моего угнанного двухколесного друга. Понятно, что угонщик к этому моменту уже растворился в толпе за углом, там, где начиналась рыночная площадь.
Надо было признать, что со стороны Нгуена Ай Куока (Патриота) то был не только ехидный, но и весьма изящный жест, означавший нечто вроде «спасибо».
И вот теперь я, в ожидании, когда полиция закончит составлять бумаги об угоне и обнаружении, сидела с чайным стаканчиком на коленях и слушала знакомый голос. Он доносился, довольно чисто, из репродуктора полицейского беспроводного приемника, который здешние обитатели явно купили подержанным и в складчину.
— Члены феминистской общины в Англии протестуют против возвращения длинных юбок, считая, что это — потеря женского достоинства, — ядовито сообщила мне невидимая Дебби.
Да, да, это Дебби, жена Джереми, читала теперь новости на моей беспроводной станции, вместо Данкера с его ужасным акцентом. Я не ждала от нее ничего особенного — мне, собственно, нужна была просто относительно грамотная природная англичанка, умеющая читать вслух. Но теперь я поняла, что получилось все просто здорово. Дебби не торопилась (а куда ей торопиться?), выговаривая каждое слово с холодной ненавистью — и чем хуже была новость, тем более четко она ее излагала. Казалось, ужасы медленно сходящего с ума мира только доставляли ей мрачное удовольствие. Короче говоря, она читала на удивление хорошо.
— Португалия: мятеж на Мадейре продолжается, — сообщила Дебби мне и двум индийцам, слушавшим ее снисходительно. — Для защиты интересов и безопасности своих граждан иностранные государства выслали в этот район военные корабли. Накануне представляющий Великобританию крейсер «Лондон» высадил в крупнейшем порту Мадейры, Фуншале, десант морской пехоты. Предполагалось, что с высадкой экспедиции ситуация окажется под контролем. Второго мая снова был предпринят десант на Мадейре, но не очень успешно. Крейсер «Васко да Гама» бомбардировал городок Пико Круз, артиллерия повстанцев не отвечала.