Амалия и Золотой век
Шрифт:
А они отзываются очень по-своему.
«Если бы ты знала…» — пропел первые такты кларнетист, слегка извиваясь и клонясь вперед.
Хрупкий человечек у входа засмеялся и помахал ему рукой отдельно.
И тогда уже весь оркестр (а Тирсо Крусу оставалось своему оркестру только подчиниться) разом, даже не очень стройно, грянул «Кумпарситу»:
Quien sabe si supieras Que nunca te he olvidado, Volviendo a tu pasado Te acordaras de mi…Президент
— Hoy, Moreno, Moreno! Me gusta mucho el chocolate que hacen en este pueblo. No lo tienes en casa?
И, не дожидаясь ответа, пошел дальше.
— Шоколад? — спросила я у счастливой Вики. — А что — шоколад?
— Шоколад, — печально вздохнула она. — В Анхелесе. С буйволиным молоком. Была такая история. Но мы же все — и он тоже — понимаем, что он еще не скоро попробует его в нашей гасиенде.
Музыка играла, президент шел по кругу, я с любопытством смотрела на него теперь уже в профиль. Как интересно, это ведь два разных человека. Фас настоящего испанца, гордого, да попросту красивого. А вот профиль — тут сразу становится понятно, что все-таки филиппинская кровь очень даже присутствует: нос кнопкой, делающий его весьма человечным и смешным.
Конечно, вот теперь будут танцы — и как раз толстенький человек, с которым Кесон вошел в залу, заскользил по паркету к столику в дальнем углу, за которым сидели две дамы, одна из них… хрупкая, юная, отчаянно смуглая…
— Да? — молча спросила я у Лилинг.
— Ампаро Карагдаг из Замбоанги, собственной персоной, — с удовлетворением подтвердила она. — Вообще-то иногда Кесон выбирает партнершу совершенно неожиданную, да ему даже и незнакомую, но сегодня, значит, он настроен консервативно. А это, если вы о таком слышали, Мануэль Ньето. Вечерний секретарь. Вот он возвращается, так-так…
Толпа скрыла от меня пустующий овал паркета, снова раздвинулась, и — они уже замерли в самом центре, прижавшись друг к другу, а оркестр начинает заново и всерьез:
Si supieras, Que aun dentro de mi alma…«Если бы ты знала». Вот, значит, как.
То, что происходит в такие мгновения, очень трудно описывать. Летят и несутся звезды. В голове звучат колокола. Откуда-то с неба пронзают мрак серебристые лучи. Все становится пронзительно ясным. Ты стоишь перед очевидным, но наконец видишь его — правда, Золушка?
— Лилинг, дорогая, а что — «Кумпарсита» у вас не просто второй гимн, а — как бы сказать — личный гимн президента
— Ум-ум. И еще как!
— Простой вопрос: давно? С какого года?
Лилинг отодвинулась от меня примерно на дюйм.
— Примерно с тридцать четвертого, — очень осторожно отозвалась она, и я поняла, что не ошиблась. Да вот она уже подбирает шуршащие и хрустящие полы платья — нет, нет!
— Лилинг, нас никто не слышит, поэтому не убегайте — давайте уж посплетничаем. Итак, тридцать четвертый. Нынешняя королева красоты — Кончита Сумико, правильно?
— Да, вон она, у стены, — без особой теплоты подтвердила Лилинг.
— В тридцать третьем то была Кларита Тан Кианг. Лилинг, а что же произошло с королевой тридцать четвертого года? Где она?
— О, о… Амалия, ну нет!
— Да что за страшная тайна такая? Потом, все королевы отлично устроились, а эта, того самого тридцать четвертого года, — почему она исчезла, почему она не вышла замуж за какого-нибудь политика… Почему хотя бы не стала моделью у Рамона Валера? Почему даже вы не произносите ее имя без оглядки и вообще, похоже, не произносите? Она что, совсем не умела танцевать танго?
Лилинг вздохнула и покачала головой в тиаре:
— Да никаких секретов, моя дорогая Амалия. Тут, в зале, каждый знает эту страшную тайну, а с ними вся страна. Моделью? Но ведь модель иногда должна и говорить. А в данном случае — ой-ой. Ну, девушкам надо ведь хоть изредка употреблять голову по прямому назначению, а не устраивать публичные сцены с истериками и — нет, нет, достаточно, к вам идет Бонгбонг, и я уже вижу, что он пригласит вас, а танцует он отлично.
Танго звенело горем и гордостью, толпа шепталась.
Я успела, перед Бонгбонгом, бросить взгляд туда, где под гром музыки летали над полом, в почтительной пустоте, он и она, два маленьких хрупких человека, неотрывно глядящие в глаза друг другу.
И было утро, контора, Лола, вот эта самая Лола из оперы в не очень новой — но чистой — блузке за своим столом у входа.
Бедная девочка, они ей наверняка дали на прощание денег, она отказывалась… а потом… ну, взяла все же.
И что ей, в самом деле, теперь делать?
Лола замерла, понимая: что-то происходит. Ее сейчас, возможно, уволят. Ну, допустим, я просто уезжаю домой.
Я подошла к столу и, чтобы собраться с силами, привычно пошуршала газетой.
Вот хотя бы: «Х. Т. Парас объявляет об открытии ее собственной школы по изготовлению платьев с 15 января 1936 года. Только ограниченный набор студентов, потому что классы будет вести лично она. Запись с понедельника, 15 декабря 1935-го. За деталями — на 859, Рисаль-авеню, телефон 2-65-39».
И что, Лола после этого будет делать моим подругам Вики или Лилинг платья под бриллианты? А если ей потребуется подойти к ним поближе, из своего угла, и поработать с булавками, они тогда в ужасе убегут?