Амалия и Золотой век
Шрифт:
Я повернулась от стола.
— Лола, — сказала я, — Лола, дорогая. Я все знаю. Я видела его вчера. И я никогда больше не буду петь эту песню при вас.
Бедная глупая девочка. Все, что она в ответ сказала и сделала, — это мелко затрясла кулаками:
— Вы видели его! Как он?
— Он очень хорош, — ответила я не вполне искренне (ясно было, что речь вовсе не об Эдди, в такие минуты все всё понимают). — И вы не Лола. Вы королева, вас зовут Долорес — или Лора де ла Роса. Лора Вторая. Вы пожертвовали только одной буквой. И красивее вас
— Я была сначала королевой цветов, — высоким голосом просипела она. — И вышла в финал. Я была королевой цветов, он танцевал со мной, он сказал, что я теперь буду первой. Всегда.
Котенок, который подпрыгивает на месте от счастья и попискивает, — вот что такое эта Лола, подумала я. Но она, к несчастью, продолжала, не могла остановиться:
— Я бы ухаживала за ним, он не такой, как вы думаете, — у него туберкулез, вся страна это знает и за него боится. Я отдала бы ему всю свою красоту. Я бы…
— Лола, дорогая, ведь у него есть жена, донна Аврора, и трое детей!
— Но она же… старая!!! — возмутилась моя секретарша, потрясая пальцами.
О, боже ты мой.
Нет, говорить тут бесполезно. Это не тот случай.
— Так ведь это не все, дорогая Лола, — сказала я, обнимая ее. — Теперь стала понятна еще одна история. Он что, этот Эдди, действительно хотел убить президента Кесона на пристани после его возвращения из Америки?
Пауза в полсекунды.
Нет, тут уже никакой истерики не было.
Лола не моргнула и глазом — я в этот момент разомкнула объятия и посмотрела ей в лицо.
— Да! — сказала она с восторгом, сверкая темными глазами. — Ради меня! Меня! Ну конечно же, вы же понимаете, что такого допустить было нельзя. Еще только этого не хватало. Я бы жизнь отдала… Эдди и не догадывается, что я вообще что-то знала. Я подслушала.
— И вы позвонили Хорхе Варгасу?
— Не-ет, — грустно протянула Лола. — Хорхе — дневной «маленький президент», он занят делами государства. А когда… когда дон Мануэль идет поиграть вечером, то у него другой секретарь, для вечерних дел. Да вообще не секретарь, а друг, Ньето, полковник Мануэль Ньето. У него нет никакой должности. С ним я… часто говорила. Звонила. Раньше. Тогда.
А, вспомнила я. Этот веселый человек, который в качестве впередсмотрящего проскользнул к столику хрупкой мадемуазель Карагдаг.
— Я только сказала ему — его хотят убить, Мануэль, и не спрашивайте меня, откуда я это узнала, я вам не скажу! Говорила быстро, очень боялась, что он бросит трубку, услышав мой голос. Но он ответил — спасибо. И только тогда бросил.
— Нет-нет-нет, Лола, — вы же успели еще ему сообщить, что покушаться будет капитан Кулас? На пристани, и так далее?
— А, ну это — конечно. Но это все равно было так быстро. И потом — снова ничего. Совсем ничего.
Вот так. Все очень логично. Это не японцы (им-то зачем?) или сакдалисты, это что-то другое, о чем знали только в офисе президента, но мгновенно поверили — то есть понимали, что звонок
Хотя — что значит красиво?
Понятно, что Эдди не пойдет сам с револьвером на пристань. Он же умный, как сказала его сестра. Он кого-то наймет. И окажется, правда, потом в долгах, особенно потому, что облава — не пустяк, это убыток. Все равно умно. И… ах, как грустно.
Но — галеон, который он все-таки назвал уже в честь прекрасной женщины, дочери Филиппин… Корабль он не построит и знает об этом, но лицо Лолы, как ангела в лазури над парусами, — пусть это только мечта — а ведь хорошо!
Но — эта сцена в переулке, когда перед моими глазами качалось лезвие боло, как голова кобры… Отрабатывал долг Куласу и Аседильо, поставлял кредитору товар?
Я подошла к окну, посмотрела на глухую стену и пальмы. В целом-то — как же все здорово. То, что требовалось.
— Ну-ка, вот что, Лола, — сказала я негромко. — Немедленно сюда Эдди. Мне нужна встреча с капитаном Куласом. Хоть сегодня. В крайнем случае завтра.
13. Борьба за народ требует денег
Эдди — в приближенных к народу ношеных хлопковых одеяниях с карманами и пуговицами — сидел прямо, выставив вперед крючковатый нос. Кажется, у него что-то дергалось — то ли веко, то ли угол рта, то ли и то и другое вместе, а ведь совсем еще молодой человек, мстительно подумала я.
— Амалия, это может быть опасно! — наконец разжал он стиснутые губы.
— Ах, — согласилась я.
Соломенная шляпа Хуана де ла Круса покачивалась перед глазами, уши Матильды подрагивали, калеса скакала по буграм. С асфальтом тут было сложно, мы оказались по ту сторону Лунеты, она же — поле Уоллеса, где-то за Кабильдо, где живут бедные. День мягко клонился к вечеру. Другая страна, другой мир, подумала я — у нас в Пенанге сейчас, в декабре, жемчужная стена теплого и душного дождя смывает все на своем пути каждый день, начиная с четырех и до ночи. И как же мне хочется этих родных дождей.
Сейчас мы посмотрим, насколько это опасно. Не так же они глупы — думать, что я соглашусь исчезнуть в этом Кабильдо, не оставив никаких записок насчет того, куда поехала, к кому и с кем.
Я была настолько в себе уверена, что записок оставлять и не пыталась. Хотя Эдди, похоже, размышлял о том, что это он находится в опасном положении.
Все произошло до смешного прозаично. Хуан остановил калесу; вот типичный для бедных кварталов ресторанчик, весь из бамбука, не считая досок пола: бамбуковые столбы держат все сооружение, на полу — к которому ведут четыре ступеньки — стоят корявые стулья, сиденье и спинка которых из бамбуковой плетенки, и так далее. Везде запах пережаренного масла. Посетителей — никого, кроме человека в такой же, как у Хуана, плетеной шляпе, закинутой за плечи.