Амальтея (сборник)

Пищенко Виталий Иванович

Так нарастает противостояние между Ненашевым и его оппонентом. Ненашев не хочет, не может согласиться с тем, что Машка уже не корова.

“— Опять!.. Тогда что же она такое? Человек?

— Не человек, но существо, наделенное разумом, поэтому и не животное, в прямом понимании слова. И не важно, что у нее рога и копыта, и внешний облик так отличен от человеческого. У нее — разум! И по всем законам она требует такого же отношения и внимания, как к человеку…”

Здесь парадоксальность ситуации как нельзя лучше служит уточнению мысли. Дело не в юридическом обосновании данного казуса — корова, мыслящая и чувствующая,

как человек. Центр тяжести здесь в другом: в ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ ко всему живому, тем более мыслящему и разумному.

Но как раз это для Ненашева — пустой звук, эфемерность, нелепость. Единственное, что может его заставить изменить свое отношение к Машке, — угроза юридической ответственности, а не отвлеченные рассуждения о совести, человечности.

Но юридическую сторону дела Ненашев уже продумал — и, как следовало ожидать, пришел к выводу о правомерности своих действий: “У меня есть документ, в котором подписью и печатью удостоверяется, что вместе с избой и надворными постройками, с усадьбой в пять сотых гектара мне принадлежит также корова белая, с рыжими пятнами, по кличке “Машка”. По всем существующим законам я являюсь хозяином этой коровы и волен использовать ее, как мне заблагорассудится. Могу ее доить, могу заколоть на мясо. Тем более могу провести над ней опыты, во имя науки. Вот и вся моя юридическая ответственность. Я закона не нарушил, и судить меня не за что”.

Так — в соответствии с логикой, которой ученый владеет хорошо, — Ненашев не оставляет камня на камне от обвинений, опирающихся на статьи и параграфы законов.

Что же касается общечеловеческой морали, то, как уже говорилось, ее для Ненашева не существует.

Уже были поводы обращать внимание на мастерство Михеева-психолога. И в этом рассказе есть немало эпизодов, в которых сказалось умение писателя проникнуть в чувства своего героя, постичь образ его мыслей. Очень наглядно это проявилось в такой сцене. Ненашев просит своего оппонента: “Я сегодня Машку накормить не успел… Может быть, пройдешься с ней в лесок, на травку. Тебе все равно, где гулять, а ее одну я выпускать не решаюсь. К тебе она хорошо относится. Даже спрашивала. Вот только поговорить тебе с ней не удастся. Дешифратор не работает, батареи сели… Да вы и без дешифратора друг друга поймете. Коровам, говорят, тоже свойственно сентиментальное восприятие мира. Родство душ, а?”

Говорят, что в каждой шутке — доля правды. В этой шутке Ненашева, с его точки зрения, — все правда. Сочувствие к Машке — это глупая сентиментальность. Издевка над человеком, к которому он обращается с просьбой, — не только проявление его ироничности, но и его цинизма: ему в высшей степени безразлично, что думают о нем другие. А его просьба — Ненашев в этом уверен — все равно будет выполнена из-за сочувствия к Машке.

Рассказ завершается трагически. Даже “хороших тормозов”, на которые уповал Ненашев, не хватило Машке, чтобы удержаться на краю пропасти, разверзшейся перед нею по воле Ненашева. Так, по мысли автора, почти неизбежно будут завершаться ситуации, возникшие потому, что ученый преступает законы нравственности, обязательные для всех.

В рассказе “Машка” есть мотив, заставляющий вспомнить книгу “Дорога идет на перевал”. Это — мотив любви к братьям нашим меньшим, мотив уважения ко всем проявлениям жизни. Такова еще одна прочная нить, связывающая произведения М.Михеева,

написанные им в разные периоды творчества.

Нельзя пройти мимо нескольких маленьких рассказов, в которых писатель, используя излюбленный им прием “а что будет, если…”, задумывается об экологических проблемах, которые — он в этом убежден — неминуемо встанут перед человечеством. Рискуя повториться, замечу, что эти рассказы писались в то время, когда термин “экология” был знаком очень немногим.

Сегодня, когда уже на международном уровне речь об экологии среды обитания напрямую связывается с экологией человеческой души, многие оценки М.Михеева без натяжки можно назвать пророческими.

Характерен в этом отношении рассказ “В Тихом Парке”. Этот Тихий Парк описан в самых идиллических тонах: “планировка его была самая старомодная — кусты, узкие аллеи, цветочные клумбы, удобные покойные скамейки. Не было ни стереомузыки, ни танцевальных кругов, ни спортивных площадок. Только фонтаны на перекрестьях аллей; тонкие струйки воды опрокидывались в бассейны с мягким шелестом, который не нарушал, а, наоборот, подчеркивал тишину”.

Такая благостная картина сразу рождает в душе желание оказаться в этом Тихом Парке, вдохнуть свежесть влажного воздуха… но следующая фраза потрясает — потрясает не всплеском чувств, не выкриком, а очень спокойной интонацией, какая подходит для сообщений самых обычных и заурядных: “Как и все остальные парки, он был пластмассовый”.

Конечно же, техника будущего — на высоте. Это не та пластмасса, из которой в наши дни производят новогодние елочки. “Все было сделано на Заводе декоративного искусства, по эскизам художников-декораторов из специальной, запрограммированной саморастущей пластмассы”.

Дело в том, что “из городских жителей только древние старики еще смутно помнили, как выглядели живые цветы… Но таких людей осталось уже мало, и посетителей парка вполне устраивали искусственные растения, которые казались более красивыми, чем настоящие…”

Да, парк был отличный — тем более, что эти искусственные цветы “могли складывать и распускать свои чашечки и даже пахли… ароматные эссенции изготовлял завод прикладной синтетики… Были цветы, которые распускались только по ночам, лепестки их флюоресцировали в темноте — этого уже не могли делать живые цветы”.

Так воспеваются поначалу возможности техники будущего. Даже песок на аллеях — “пластмассовый, из упругого пылеотталкивающего метабистирола”.

Конденсаторы очищали и облагораживали воздух.

За всем этим хозяйством следят два робота.

Конечно, есть в парке и живые люди — притом влюбленные. И здесь мы, читатели, получаем возможность понаблюдать за этой парой, услышать ее разговор.

“Ветви искусственного кустарника нависали над их головами. Она протянула руку, подергала за листок, хотела оторвать и не смогла.

И сказала тихо:

— Прочная…

Он тоже потрогал листок и сказал еще тише:

— Да, полимерная пропиллаза… предел разрыва шестьдесят кг на квадратный миллиметр.

— Это не пропиллаза, — робко возразила она. — Это — дексиллаза. Пропиллаза гладкая, а эта — бархатистая.

Он не понял:

— Какая?

И смутился.

— Бархатистая, — повторила она. — Ткань была такая — бархат, мягкая и пушистая.

— Пропиллаза тоже бывает пушистой… когда в основе дихлор-карболеновая кислота.