Амазонка: призраки зеленого ада

Шляхтинский Андрей

Глава третья

Змеи поют по ночам

Этнолог редко остается нейтральным по отношению к собственной группе.

Клод Леви-Стросс, исследователь

Ровно сутки назад мы — старик, двое мужчин и два мальчика, — лежа в темноте под навесами из пальмовых листьев в верховьях речушки Уируяку, слушали,

как серебряным колокольчиком тихонько плачет крошечная, с ноготь мизинца, смоляно-черная лягушечка в ярко-желтых полосках. Ее имя — кануа мама, что с языка индейцев кичуа можно перевести как «хозяйка, дух дерева кануа». Кроха рыдала, оплакивая смерть своего брата — поверженного нами лесного гиганта кануа каспи (дерева седро, как зовут его по-испански). В течение вот уже недели мои друзья — лесные индейцы кичуа с реки Бобонаса — и я строим новое каноэ. И все это время лягушечка тихонько плачет. Что еще остается ей делать, когда мы, в довершение ко всему, разрушили ее дом? Ведь прежде она спокойно жила высоко в кроне рухнувшего лесного гиганта. А теперь? Мы не знаем, что станется с ней. Но семье моего хорошего друга нужно новое каноэ, так что выбор пал не в пользу крошки. Старики говорят, что лягушечка будет кричать каждую ночь до тех пор, пока дерево окончательно не превратится в каноэ и не будет вынесено из глубин джунглей к реке.

А сегодня вся семья в сборе. Точнее, две индейские семьи собрались в небольшой свайной хижине на берегу реки Бобонаса. Небо заволочено тучами, и звезд не видно. Вообще ничего не видно. Только джунгли живут своей жизнью, догадаться о присутствии которой можно лишь по доносящимся из них голосам. От таких голосов у меня вдоль позвоночника пробегает холодок и вообще как-то не по себе. Это тебе не невинные крики взбалмошных каштаново-рыжих дятлов куту тсуан, выпрашивающих порцию табака: «Тауаку ку-уай, тауаку ку-уай…» («табаку дай, табаку дай.») Это совсем другое, что-то очень древнее и тревожное. Гонки мурашек вдоль позвоночника у меня даже не столько от собственно звуков, сколько от осознания того, кому они принадлежат.

— Мутулю поет на том берегу, — комментирует индеец.

От таких слов меня и пробрала дрожь. То, что я принял за повторяющийся каждые пять минут громкий шорох трепыхающейся птицы, оказалось криком трехметровой мутулю — злой ядовитой змеи, имеющей обыкновение ни с того ни с сего набрасываться на человека и преследовать его. А сейчас эта тварюга толщиной с голень взрослого человека «поет» на противоположном берегу почти напротив нашего дома.

— Здесь, в монте, много мутулю, — «успокаивает» меня друг. — Там, возле Канелоса (селение, откуда мы прибыли, спустившись по реке), их нет.

— А на Ятапи есть?

— Да, на Ятапи их тоже много, Андрес. В той стороне их предостаточно.

— Знаешь, я никогда прежде не слышал песню мутулю. Говорят, анаконды тоже поют, но и их мне не доводилось слышать. А это точно змея? — Робкая надежда, что мой друг пошутил, еще слабо теплится во мне.

— Да, змея. Если не веришь, спроси у моего отца.

В ответ старик кивает головой.

— И часто они так поют? Почему же я не слышал их ни на Ятапи, ни в других местах?

— Часто. Тебе просто не везло, уауки — брат. Сколько раз я говорил тебе, что по ночам немного опасно ходить по лесу, надо быть осторожным.

Это мой старый товарищ так упрекает меня. По правде говоря, есть за что. До сих пор я не особо внимал страхам лесных индейцев перед змеями, особенно в темное время суток, и вел себя достаточно беспечно, бродя ночью в сельве и лазая по деревьям. Но теперь это в прошлом. Не исключено, что скоро я стану параноиком.

Похожая ситуация сложилась на днях, когда я случайно узнал, что в Бобонасе, как раз начиная от устья Уируяку и ниже, живут прегадкие рыбки, сомики-карниру. Эти маленькие, длинные и, кажется, лишенные костей создания предпочитают спокойные воды, избегая верховьев рек с их бурным течением и порогами. Карниру — паразиты. Частенько их можно найти в жабрах более крупных рыб, например полутораметровых сомов-багре. Они проникают под жаберные крышки и обосновываются там, впившись шипастыми плавниками в тело хозяина и попивая его кровь. Все бы ничего, но карниру — «мясники» залезают

не только в рыб, но еще и в купающихся животных, включая людей. И извлечь их из прямой кишки или уретры задача не из простых. Вот почему индейцы никогда не мочатся и не ходят «по большому» в реку на глубоких местах: аммиак, содержащийся в моче, привлекает карниру как свет ночных мотыльков, и те стремятся пролезть в соответствующие дырки на теле человека.

Песня мутулю действует на всех угнетающе. Нас пятнадцать человек, причем большая часть дети в возрасте от пяти месяцев до девяти лет. Им не по себе. Они поднимаются в свайную хижину вслед за стариками.

— Ачи, качута куиндай, расскажи сказку, — прошу я отца моего друга, прислонившегося с сигаретой к бамбуковой стене.

Старик, мерцая огоньком сигареты, отмалчивается, но дети подхватывают, устраивая возню вокруг деда:

— Апайяйя, дедушка, расскажи про совку-бульюкуку, расскажи про бульюкуку!

И старик сдается. Едва он начинает говорить, как дети мгновенно затихают. Он говорит на языке кичуа. В темноте при неверном свете коптелки старый охотник живо, в лицах рассказывает древнюю сказку, которую слышал от своего деда, а в прохладном воздухе сладко пахнет табачным дымом:

— Как-то раз один знахарь-йячах отправился охотиться в лес. Дома у него осталась жена и двое сыновей. Он шел-шел и заблудился. Плутал так два месяца. Жена, видя, что ее муж не возвращается, стала жить с другим мужчиной. Много дней бродил знахарь, пока не встретился с маленьким бульюкуку. Тот пригласил его подняться к себе в гости. Там они разговаривали и пили чичу. После этого знахарь вернулся домой и принес много мяса. Он спросил своих детей: «Где ваша мать?»

«Она на расчистке с другим мужчиной». «Приготовьте это мясо и поешьте», — сказал отец. Когда вернулась мать, дети закричали ей: «Наш отец пришел и принес вот это мясо». «Какой еще отец? Вы врете!» — ответила женщина. Тогда сыновья показали ей мясо, но мать, разозлившись, схватила его и вышвырнула прочь. Мальчики принесли его назад и съели. Снова пришел их отец и сказал:

«Не спите этой ночью. Я вернусь как сова бульюкуку. Вот так я буду кричать: „Булью-ку-ку-ку!“»

Настала ночь, и дети лежали, прислушиваясь. Прилетел бу-льюкуку, четыре раза облетел вокруг хижины и прокричал: «Булью-ку-ку-ку!»

«Мама еще не уснула», — ответили дети.

Снова вернулся бульюкуку, облетел хижину четыре раза и прокричал:

«Булью-ку-ку-ку!»

«Мама еще не уснула», — сказали дети. Снова прилетел бульюкуку и крикнул: «Булью-ку-ку-ку!» И дети ответили: «Мама уже спит».

Тут отец-бульюкуку залетел в дом и коготком вырвал глаза у женщины и высосал их. И с мужчиной он поступил так же. Проснувшись утром, женщина и мужчина поняли, что у них нет глаз, и спросили детей: «У вас есть глаза?» «Да», — сказали те. «А почему же у нас нет?» Задумавшись, женщина наконец сказала: «Как мне быть? Если я стану деревом, то умру. Если стану анакондой-амарун, тоже умру. Буду я дельфином-бугью». «Мне кажется, что это хорошо», — ответил мужчина. И они отправились к реке. Женщина прыгнула в воду и превратилась в дельфина. Затем она три раза выпрыгнула и фыркнула. Мужчина прыгнул в воду и тоже стал дельфином. Затем он три раза выпрыгнул и фыркнул.

Вот почему сегодня у дельфинов-бугью такие маленькие глазки. А знахарь забрал своих сыновей и увел их в джунгли, чтобы и они превратились в бульюкуку.

— Уауки, попроси своего отца рассказать еще сказку, — обращаюсь я к другу, и тот уговаривает старика под радостные восклицания детей. Две женщины — мать приятеля и его жена — тоже сидят подле нас и внимательно слушают. Вдруг кто-то из мальчишек открывает рот, пытаясь что-то сказать, но тут же притихает, одернутый отцом.

— Давным-давно жил мужчина, который пользовался славой шамана, — говорил старик. — Как-то раз он сварил большой горшок айягуаски и, пристроив его за спиной, отправился в джунгли. Там он бродил целую неделю. В последний день человек пришел к огромному дереву пасу, на ветвях которого висело множество плодов. А так как он сильно проголодался, то принялся кушать их. Вдруг на самых верхних ветвях появилась женщина с маленьким ребенком. Мужчина смотрел на нее, но сам не поднимался. Тогда она и ребенок спустились на землю.