Амёба

Лукин Евгений Юрьевич

— По паре пива для начала, — сказал, усаживаясь, Лёня Антомин выплывшему из сумерек официанту. На остолбеневших у столика шестёрок он внимания так вроде бы и не обратил.

— Не, ну… — нерешительно напомнил о своём существовании тот, что повыше. — Всегда, блин, за этим столиком сидели…

Говоря, он печально смотрел на лапы и грудную клетку Лёни, наводящие на мысль о ломающихся силомерах, разрываемом листовом железе, и понимал уже, что никакими обложенными жирком мышцами такого не смутишь.

Лёня одарил его невыразительным взглядом через плечо, и пластилиновые шестёрки, для

приличия ворча и пожимая плечами, направились к свободному столику. Лёня вопросительно посмотрел на Вавочку. А тот, спокойный, исполненный достоинства, лишь пренебрежительно шевельнул в ответ бровью. Так, дескать, ерунда…

«Представьте себе, представьте себе…»

На стол с гулким звуком опустились четыре полные кружки, и мрачное лицо Лёни Антомина смягчилось и просветлело.

Поразительный он всё-таки человек! Ленив, небрит, глаза сонные. Но опасен с виду — сил нет. Все почему-то думают, что Лёня бывший десантник: Афган прошёл, пол-Тбилиси изрубил сапёрной лопаткой… А он и оружия-то в руках не держал — служил в стройбате. А накачанный такой, потому что железо в цехе ворочал, пока не уволили.

Случай был: закупил Фонд компьютеры, а везти поездом. Из Москвы. Вот и гадали, кого из охраны послать, — гробанут ведь по дороге за милую душу! А Лёня только-только на работу устроился. Зашёл управляющий в отдел рекламы, глянул — и аж содрогнулся.

— Вот он! — кричит. — Он с компьютерами поедет!..

И в Лёню пальцем тычет.

Ничего, довёз…

Директора ему на полном серьёзе предлагали начальником охраны идти. Отказался. Такую рожу состроил: хлебнул, дескать, кровушки, хватит… Они его после этого ещё больше зауважали.

Мурлычет, шепчет музыка, не мешая застольным беседам. По-английски, зараза, шепчет. Вплетаются в неё негромкие чисто русские слова:

— Проплата…

— Предоплата…

— Чёрный нал…

И вот уже зашумело, повело плавненько, словно к ушам по раковине приставили. Равный среди равных сидит Вавочка за столиком в «Посошке», прихлёбывает свежее только что с завода пиво, держит ухо востро, вслушивается в обрывки разговоров:

— Один к шести? Это вчера было один к шести…

— А не подпишет — я ему задницу на британский флаг порежу…

— Тарелками?..

Не оборачиваясь, Вавочка чувствует, как неподалёку на них снова начинают посматривать с интересом. Потом за столик без спроса садится некто с выправкой и в ладной, словно пригнанной джинсе. Светлые глаза смотрят дерзко и весело.

— Ну что там Санек? — интересуется подсевший.

— Держат пока, — нехотя отвечает Лёня.

Краем глаза Вавочка видит изумлённые лица шестёрок за соседним столиком. Кто же это такой к ним подсел? Неужели Порох? «Морду, морду поравнодушней!..» — напоминает себе Вавочка.

— Да, насмешил, — говорит светлоглазый. — И чего его понесло в этот «Афедрон»!

— Он и меня в долю звал, — небрежно, в тон ему роняет Вавочка.

Следует быстрый оценивающий взгляд. Однако морда у Вавочки — безупречна. Да, вот так. Хотел Сан Саныч вылепить из него, что понравится, но, как выяснилось, не на того нарвался…

— А насчёт тарелок —

правда, что ли?

Лёня вздыхает, отхлёбывает и, наверное, уже в сотый раз за последние два дня принимается рассказывать, как пытался оттащить пьяного шефа от серванта и как его самого, сунув ствол в рёбра, довели до машины, но она уже оказалась переполненной.

— Насмешил, — без улыбки повторяет подсевший (предположительно, Порох). — Рекламная кампания тоже, значит, накрылась?

— Нет, — говорит Вавочка. — Не накрылась.

Теперь уже не только светлоглазый, но и Лёня Антомин пристально всматриваются в его утомлённое значительное лицо. Словно видят впервые.

Огромное, как перед концом света, солнце повисело в слоистой лиловой дымке — и кануло. На город с восточных окраин покатился первым валом наводнения прозрачный фиолетовый сумрак.

Вавочка был счастлив. Шёл и вспоминал с удовольствием, как круто обошёлся он с шестёрками в «Посошке» и как беседовал на равных с самим Порохом… То ли ещё будет, господа, то ли ещё будет!

Вздрогнули, затлели сиреневым, налились ярко-белым несомкнутые стропила света над асфальтами всё ещё Советского района. Ах, город! Только вечером понимаешь, насколько он огромен, этот живой фосфоресцирующий планктон.

В голове Вавочки победно шумело. Завтра он зазовёт в гости Лёню с новичком и попробует взять власть в свои руки. А сейчас он придёт домой, сверит номер и позвонит Люське. Незачем хате пустовать.

Ну вот и Александровская (бывшая улица Желябова), вот он, внутренний дворик — колодец, пробивший пятиэтажку до асфальтового дна, вот и подъезд с нашатырным запахом кошачьей мочи. Вавочка хлопнул дверью, поднялся на второй этаж; неторопливо, ощущая себя хозяином недели, квартиры, положения, провернул ключ в замке, вошёл.

Молочная матовая лампочка обозначила перед ним коридорчик с вешалкой и с тремя дверьми: направо пойдёшь — в санузел попадёшь, прямо — в кухню, но туда в другой раз, а сейчас ему налево — в большую, почти квадратную комнату, которой суждено быть определённое время его владением.

Комната встретила его трепещущим полусветом неисправного дворового фонаря и слабым ароматом буддистских курительных палочек. Люстру Вавочка включил не сразу — стоял в полумраке и с наслаждением перебирал все сегодняшние поединки. Мелкие наскоки типа «Машину помыть?» в счёт не идут — ещё с пацанами он не связывался! А в остальном… Всем, кому мог, дал отпор. Так-то, господа! Вавочка — не пластилин, из Вавочки вы хрен что слепите!..

Он протянул руку и щёлкнул выключателем. М-да… Салфеточки кругом кружевные, на низенькой тумбочке — толстая розовая свеча в фарфоровом подсвечнике, тут же душеспасительная книжица малого формата, молитвенный (или какой там у них?) коврик — и вечные назидания, вечные проповеди: мяса не ешь, не спекулируй, подумай о душе, переселишься потом в дождевого червя — лопатой разрежут… На иконке — изумлённый Христос. Смотрит на противоположную стену. А там — веером цветные фотографии: старенький гуру Шри Чинмой во всех видах. На самой здоровенной — коричневато-розовые пятки Учителя… Тьфу, дура! Как партию разогнали — так и свихнулась.