Американка
Шрифт:
Баронесса лишь пару раз за то лето появлялась на людях; прошел слух, что она серьезно больна — но в Стеклянном доме не существовало ни Первого мыса, ни Женщин. Серьезно. Может быть, что-то и было, но в таком случае лишь как рельеф, на фоне которого собственное, белое, сияло ярче и чище.
Но и для тех, кто ни в чем не участвовал, вообще ни в чем, время, когда Женщины жили на Первом мысе, открыло новые возможности. Мама кузин, например, могла подрабатывать, помогая с уборкой. У нее появился новый круг клиентов, помимо Аландца из дома на болоте и нескольких зажиточных семейств в Поселке. Многие дачники на Втором мысе тоже к ней обращались, когда надо было навести
Это означало, что теперь уборка стала настоящей работой. И со временем мама кузин смогла основать свою собственную фирму, нанять рабочих и все такое прочее. Рабочих вроде Бенгта. И Сольвейг. И Риты (пусть она и сопротивлялась, но все же). А иногда и Дорис, пока она была жива, но ее по малолетству привлекали лишь для особых поручений (дом на болоте, осенью, после завершения охотничьего сезона, но об этом немного позже). «Четыре метлы и совок» — так называлась фирма. «Совок — это Бенгт, — поведала Дорис своей лучшей подруге Сандре. — Только никому не говори — это профессиональная тайна».
Итак — праздники. Но одна подробность. Они распространились на оба мыса и в конце концов нашли каким-то образом самую узкую и темную тропинку в лесу — ту, что вела к дому в самой болотистой части леса. Там, где наверху лестницы стоял Аландец в развевающейся, расстегнутой почти до пупа белой рубашке, небрежно заправленной в брюки, с бакенбардами по тогдашней моде и золотым медальоном на черной волосатой груди и блестевшей на солнце потной кожей. Будто капитан корабля.
— Все на борт! — Он не крикнул так, но мог бы. И сходство, нет, это не выдумка: посмотрите только на этих Женщин, что идут по тропинке в маскарадных костюмах, как их притягивает к нему и к дому, словно корабельных крыс к шхуне, — впереди всех шли Аннека Мунвег и Никто Херман.
И казалось, что самые последние ряженые — из тех, что шли гуськом по тропинке, еще дальше, чем Дорис и Сандра, приговаривали:
— Тонем. Тонем.
Сандра невольно обернулась. Конечно, это сказал тот мальчишка. Их глаза встретились. Он смотрел прямо на нее, но, странным образом, словно и сквозь нее.
— Здесь, значит, она и умерла, — сказала Дорис Флинкенберг у озера Буле. — Упала в воду, ее затянуло в ужасный водоворот, и она больше не выплыла. Лежит на дне, может, ее отнесло куда. Тут страшно глубоко, поиски не дали результатов. Но все знают, что она здесь, что озеро стало ее могилой. Этому есть свидетели.
Итак, у озера Буле Дорис Флинкенберг наконец начала свой рассказ. Вечером Иванова дня, довольно рано. Прямо посреди праздника, который медленно начинал набирать темп в саду на Первом мысе, Дорис сделала то, чего Сандра ждала уже несколько недель. Ясно дала понять: теперь игра начинается.
— Пойдем, — прошептала она на ухо Сандре и потащила ее в лес; вскоре они оказались на петляющей тропинке, что вела к озеру Буле.
И вот они пришли к озеру: ветви деревьев венком обрамляли темную неподвижную воду. Напротив самой высокой скалы, скалы Лоре, словно островок среди деревьев, — крохотный песчаный пляж, который когда-то был общественным местом купания, так рассказывала Дорис Флинкенберг. Это случилось почти сразу после того, как новенькие дома, оставшиеся после строительной ярмарки на Втором мысе, распродали и побережье, куда прежде приходили, чтобы поплавать в море, стало недоступно. А потом, после того,
Это в самом деле было странное место даже в разгар лета. Сумрачное и комаров полно почти в любое время суток, и всегда ни ветерка, даже когда в других местах дует вовсю. Требовался настоящий шторм, чтобы вода в озере Буле хоть немного пошла рябью. И оно было глубокое-преглубокое. Дорис Флинкенберг вгляделась в воду:
— Наверняка метров сто глубиной.
— Не может быть, — сказала Сандра Вэрн.
— Он видел ее здесь, — продолжала Дорис Флинкенберг. — Так он, во всяком случае, нарисовал это на своих картах.
— Не может быть, — повторила Сандра Вэрн. — Кто?
— Ты разве не знаешь? — спросила Дорис Флинкенберг, и по ее голосу трудно было судить, продолжает ли она игру или на самом деле удивилась.
— Ну, он. Мальчишка из леса, конечно. Этот самый Бенгт.
— А звали ее Эдди, — рассказывала Дорис Флинкенберг; солнце меж тем зашло за тучу, и слетелись комары; две бледненькие девочки, к счастью, оказались одарены редким отпугивающим комаров пигментом, так что могли более-менее спокойно сидеть почти в центре их роя в маленькой расселине под скалой Лоре — самой высокой точке, которую выбрала Дорис; две очень серьезные девочки, как уже говорилось, в пуловерах с надписями «Одиночество & Страх», которые они сшили сами.
— Она появилась ниоткуда. Никто о ней ничегошеньки не знал. Во всяком случае она была не из Поселка, потому что разговаривала со странным акцентом, которого никто прежде не слыхивал. Говорили, будто она американка.
— Всего-то одну весну она тут прожила, в домике на берегу под Стеклянным домом на Втором мысе, у баронессы. Там она жила. Не как дочка в доме и не как прислуга, а как бы гостья — никто не мог разобрать. Дальняя родственница, что-то в этом роде. Баронесса иногда, особенно в конце, говорила, что «приютила» ее. Они не очень-то уживались вместе, Эдди и баронесса. Судачили о ней много — Эдди то да Эдди се, — еще когда она была жива. Она была из тех, с кем вечно проблемы, на нее нельзя было положиться. Я это своими ушами слышала: баронесса рассказывала это маме кузин в доме кузин, где я частенько бывала в то время.
— Эта девочка такое для меня разочарование, — повторяла она раз за разом. И все больше сердилась. Она приходила в дом кузин, чтобы предостеречь маму кузин от Эдди де Вир. Так я, по крайней мере, поняла.
— Короче, она жила в лодочном сарае на берегу. В Стеклянном доме она появлялась, только когда баронесса бывала дома. Все это баронесса тоже рассказала маме кузин, так что это не секрет. Ну, не совсем. Правда, об этом немногие знали. Просто некоторым, — заявила Дорис Флинкенберг, всезнающая и умудренная жизненным опытом, у озера Буле, — важно соблюдать приличия. Почему-то было страшно важно, чтобы никто не знал о проблемах, которые у нее были с американкой. Они ведь как-никак в родстве, так она всегда говорила.
— Хотя потом, после Эдди, приехала Кенни, сестра Эдди, с ней они уживались лучше. Думаю, баронесса была ею больше довольна. По крайней мере, прекратила на все жаловаться. И в дом кузин с тех пор не наведывалась. Но тому были естественные причины.
— Потому что, если хочешь знать, что баронесса делала в доме кузин как раз перед тем, как погибли Эдди и Бьёрн, так вот — Бьёрн был сыном в доме кузин. Еще до того, как я там появилась. Они были вместе — Эдди и Бьёрн, они собирались обручиться, это было очень серьезно. Вот баронесса и решила оказать маме кузин услугу, так она заявила.