Американская повесть. Книга 1

Мелвилл Герман

— Мне? — спросил Жан Томпсон.

— Всем вам; а я откланяюсь. До свиданья. — Он не ответил на высказанные сожаления и снова повернулся к мадам Дельфине. Она что-то прошептала.

— Ах да, разумеется. — Он обратился к собравшимся: — Она хочет, чтобы я поручился за ее правдивость; это не подлежит сомнению. Ну, до свиданья. — Он пожал всем руки и удалился.

Все четверо сели и устремили глаза на стоявшую перед ними женщину.

— Вы хотите что-то нам сказать? — спросил Жан Томпсон, хмурясь при виде ее шляпки, которая бросала вызов закону.

— Oui, — ответила женщина, как-то сжавшись

и ухватясь за одну из скамеек. — Me oul'e di'tou' c'ose. Я хочу всем сказать. Mich'e Vignevielle la plis bon homme de moune — самый лучший человек на свете; mo pas capabe li fe tracas — я не могу причинять ему огорчений.

Она пыталась обмахиваться веером, отвернувшись от адвоката и потупившись.

— Сядьте, — неожиданно сказал доктор Варийа, вставая и ласково подводя ослабевшую женщину к скамье. Дамы встали; кому-то надо было стоять; белые и цветные не могли сидеть вместе — во всяком случае, публично.

— Дай свои соли, — сказал врач жене. Она протянула ему флакон. Но мадам Дельфина уже снова стояла.

— Мы все пойдем в дом, — сказала мадам Томпсон, и они прошли в ворота, затем по дорожке и по ступенькам и вошли в просторную, прохладную гостиную.

Здесь мадам Томпсон сама предложила квартеронке сесть.

— Итак, — сказал Жан Томпсон, когда сели и остальные.

— C'est dr^ole — смешно, — сказала мадам Дельфина, делая жалкую попытку улыбнуться, — что никто об этом не догадался. А ведь все ясно. Стоит только взглянуть на Оливию. — Она расстегнула одну из пуговиц корсажа и засунула туда руку. — Хотя сама Оливия об этом не подумала. И ничего не знает.

В руке у нее оказалась миниатюра. Мадам Варийа передала ее Жану Томпсону.

— Ouala so рора, — сказала мадам Дельфина. — Вот ее отец.

Портрет передавали друг другу, негромко выражая восхищение.

— Она — вылитый отец, — тихо и торжественно сказала мадам Томпсон, возвращая портрет мужу.

Доктор Варийа смотрел на мадам Дельфину. Она была очень бледна. Дрожащей рукой она достала из кармана юбки еще один портрет, в такой же рамке, как первый. Он протянул за ним руку, взглянул и с просиявшими глазами передал его адвокату.

— Et l`a, — с трудом выговорила мадам Дельфина, — et l`a ouala sa moman. А вот ее мать.

Трое остальных собрались вокруг Жана Томпсона. Впечатление было сильное.

— Несомненно! — сказала мадам Томпсон.

Мадам Варийа посмотрела на нее удивленно.

— Достаточно взглянуть на эти лица, — сказала мадам Томпсон.

— Да, да! — возбужденно заговорила мадам Дельфина. — Стоит только взглянуть! Какое еще нужно доказательство? Я готова присягнуть! Но и так лучшего доказательства не нужно. Господи! И так все видно!

Она твердила это как безумная.

Жан Томпсон строго взглянул на нее.

— Но вы готовы показать это под присягой?

— Конечно.

— Вам придется это сделать.

— Конечно, mich'e Томпсон, конечно. Вы выправите такую бумагу, а я перед Богом поклянусь, что все правда! Только, — она повернулась к дамам, — не говорите Оливии, она ни за что не поверит. Это ее убьет! Это…

Вошел слуга и что-то сказал мадам Томпсон, которая встала и поспешила в прихожую.

— Она ведь на моих руках с младенчества.

И ничего не знает. Отец принес мне ее двухмесячную. А мать умерла на корабле, по пути сюда. И ехали они не из дому. Его родня и не знала, что он женился.

Вдруг она испуганно оглянулась. Из прихожей доносился взволнованный голос.

— Это неправда, мадам Томпсон! — кричал девичий голос. Взгляд мадам Дельфины выразил смятение и отчаяние. Губы ее раскрывались в тщетной попытке что-то сказать; тут в дверях показалась Оливия и кинулась в ее объятия.

— Мама! Мама!

Мадам Томпсон со слезами на глазах нежно разняла их и усадила мадам Дельфину на стул. Оливия бросилась перед ней на колени, повторяя:

— Мама! Скажи, что ты моя мама!

Мадам Дельфина взглянула в ее запрокинутое лицо, со стоном отвернулась, снова взглянула и, положив ей обе руки на голову, сказала:

— Oh, ch`ere piti 'a moin, to ma fie! Дорогая моя крошка, ты не моя дочь! — Глаза ее закрылись, голова откинулась назад; оба джентльмена бросились на помощь и уложили ее на софу в глубоком обмороке.

Когда ее привели в чувство, Оливия стояла подле нее на коленях и молча плакала.

— Maman, ch`ere maman! — говорила девушка, целуя ее.

— Mo courri c'ez moin — пойду к себе, — сказала мать с тоской.

— Вы пойдете ко мне, — возразила ласково мадам Варийа. — Сюда, через улицу. Я не отпущу вас, пока вам не станет лучше. А Оливия останется у мадам Томпсон. Вот вы и будете всего через улицу друг от друга.

Но мадам Дельфина хотела идти непременно к себе. А Оливии не позволила идти с ней. Ей предложили кого-нибудь из служанок, чтобы ночевала у нее ради помощи и безопасности; но она согласилась только, чтобы послали за ее соплеменниками, супружеской парой, и предложили им поселиться у нее.

Пришло время, когда эти двое — люди бедные, робкие и беспомощные — унаследовали дом. Потом там жили их дети, но, в чьих бы руках он ни был, дом имел свои привычки и сохранял их; доныне, как уже говорилось, соседи объясняют его нежилой, отовсюду запертый вид всеобъясняющими словами: «Да так — квартероны».

ГЛАВА XV

Kyrie eleison [86]

Следующий, субботний день был тихим и жарким. Язычок пламени в лампадке, горевшей у алтаря маленькой церкви отца Жерома, был бы столь же недвижен и на открытом окне. Лилии на жезле св. Иосифа, видневшиеся через полуоткрытые ставни, были так же неподвижны, под галереей для органа, в полосе света, падавшего из приоткрытой дверцы, сидел за решетчатым окошком исповедальни маленький священник, вытирая пот, который выступал у него на лбу и струился по лицу. По временам полосу света заслоняла чья-нибудь тень — старушка, мальчик или кто-то тихий, кого священник долгие годы узнавал лишь по голосу, преклонял на минуту колени возле уха, готового слушать, чтобы испросить благословения и перебрать грехи, всем нам присущие.

86

Господи, помилуй (греч.).