Американская пустыня

Эверетт Персиваль

– Ну, похоже, утром об этом позаботятся. А вы видели лицо моей дочери, когда меня похищали? – Тед не стал дожидаться ответа. – Она очень испугалась?

– Откуда ты узнал, что я медсестра?

– Вы похожи на медсестру, – сказал Тед.

Синтия на цыпочках отошла назад, хмурясь от страха. Руки ее дрожали; вне всякого сомнения, в том, кто сидел на земле в нескольких футах от нее, она и впрямь видела дьявола. Синтия развернулась и бегом бросилась к главному зданию. В том, что она обратилась в бегство, заключался некий сакральный смысл: свидетельство подобающего страха перед демоном.

На пороге Синтию встретил Большой Папа.

Адепты вновь распевали песню про Майкла, подгребающего самую малость ближе к берегу, и их голоса служили своего рода фоном для разговора между Большим Папой и Синтией.

– Как там наш дьявол? – осведомился толстяк.

– Ты уверен, что он и впрямь дьявол? – спросила Синтия.

– Уверен.

– Он знает, что я работала медсестрой, – сообщила Синтия. – Я ему не говорила. Откуда ему знать?

– Видишь ли, демоны, они хитрые. Но этот совершил промах. Лишь марионетка Сатаны может знать такие вещи. Иди сюда, Синтия, дай Большому Папе обнять тебя. Дай Большому Папе привлечь тебя к груди. Дай Большому Папе тебя утешить. Дай Большому Папе почувствовать, как твоя кроткая невинность тает и перетекает в его осененное божественной благодатью тело. Ты чувствуешь силу Господа-Бога-Иисуса-Христа-Всемогущего?

– Да, Большой Папа.

– Майкл, к берегу греби.

– Аллилуйя!

– Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

Когда в то достопамятное промозглое весеннее утро Глория впервые сообщила Теду о том, что беременна, сердце у него упало. Он сидел на краю кровати, отрешенно глядя себе под ноги. Как же так вышло? Впрочем, как так вышло, это как раз самоочевидно. Но как же ему прикажете содержать ребенка?

Тед выдавил из себя некое подобие улыбки.

– И что же нам теперь делать?

Глория ушам своим не поверила. И расплакалась. Однако Тед, будучи Тедом – тем, каким он был в прошлом, – не отступался:

– Как же так вышло? – Глория смотрела на него во все глаза. – Ты что, забыла принять таблетки?

– Тед, у меня будет ребенок, – повторила она, спрыгнула с кровати и направилась в ванную.

Тед налетел на закрытую дверь, остановился перед ней, прижался к двери щекой.

– Думаю, нам надо поговорить.

– О чем тут разговаривать? – откликнулась Глория.

Тед слышал, как она отворила неподатливое оконце над ванной. С улицы донесся лай соседской собаки.

– Думаю, нам надо обсудить это дело со всех сторон, – сказал Тед.

– Дело обсуждению не подлежит, – отозвалась Глория решительно. Затем распахнула дверь и встала перед ним лицом к лицу. – Дело будет либо мальчиком, либо девочкой. Привыкай к этой мысли.

– А что, моего мнения никто уже и не спрашивает? То есть это ведь и мое дело тоже. – Тед понял, что порет чушь, сразу, как только позорные слова беспомощно сорвались с треклятых губ. А что за взгляд подарила ему Глория – нечто среднее между: «Да кто ты, собственно, такой?» и «Так я и знала, что ты поведешь себя как свинья».

– Прости, – сказал Тед. Он в самом деле извинялся, причем сразу за многое. – Просто это такое потрясение. Такой сюрприз, я хотел сказать. Мне нужно освоиться. Я имею в виду, готовы ли мы к такому шагу?

– Подготовимся, – отрезала Глория.

Тед обнял жену, остро осознавая, до чего же она тоненькая

и хрупкая, гадая, как же она может содержать в себе иную жизнь, и сказал ей, что они, конечно же, подготовятся, сказал, что любит ее, и, хотя слов в таких случаях недостаточно, Глория приняла их на веру – и самую малость растаяла и прижалась к мужу.

А Тед чувствовал себя лжецом, да, собственно, он и лгал, ибо, лежа в постели, размышлял про себя, что ни капельки не любит Глорию, проклинал себя за то, что не отбоярился от этого брака еще до того, как случилось непоправимое. Он никак не мог смириться с мыслью о необходимости подготовиться к рождению ребенка, понятия не имел, что вообще надо думать. Думал только о том, что ему предстоит написать еще девять глав диссертации из десяти, и что профессора в него не особо верят, так что надо бы уж расстараться. Даже тогда Тед сей же миг осознал весь отвратительный эгоизм своих рассуждений, но ничего с собою поделать не мог. Так он себя и оправдывал. Дескать, он, бедняга, страдает врожденной моральной неустойчивостью, и помочь здесь не в силах ни медицина, ни обращение к разуму. Должно быть, во время беременности, когда он только-только формировался, его мать питалась неправильно – интересно чем? И тут же в голове мелькнула мысль, что надо бы позаботиться о пищевом режиме для Глории, – пожалуй, первая достойная мысль за долгое время.

Тед оглянулся на жену: Глория спала, крепко стиснув губы в этакой гримаске – видимо, сны докучали, – и твердо решил впредь радоваться ситуации. Иначе говоря, примирился с неизбежным.

На следующее утро, сидя за столом в кухне – за так называемым завтрачным столом, – как они никогда не сиживали ни по привычке, ни по заведенному распорядку, Стриты вместе ели бублики и вместе же молчали. Наконец Тед вздохнул – вздохнул довольно-таки демонстративно, так что Глория не могла не спросить:

– Что такое?

– Я рад, что мы станем родителями.

– Правда?

Тед кивнул.

– Это нас еще больше сблизит, – солгал он. – Я знаю, мать из тебя получится ну просто замечательная. Вот насчет себя не уверен.

– Ты тоже не подведешь, – заверила Глория, накладывая еще чуть-чуть сливочного сыра на черничный бублик – размазывая, так сказать, комментарий. Она улыбалась, но не Теду. А в пространство перед собою.

Три недели спустя у Глории приключился выкидыш в ванной комнате мотеля на Аутер-бэнкс. [xxix]

[xxix]Островная гряда у побережья штата Северная Каролина, национальный заповедник и модный курорт.

Тед ждал жену в пустом вестибюле всей из себя распальцованной клиники «скорой помощи». Был двенадцатый час ночи, регистраторша, нимало не смущаясь, болтала по телефону со своим парнем и одновременно слушала легкую рок-музыку: приглушенно играло радио.

Наконец регистраторша повесила трубку и шумно, мечтательно вздохнула.

– Эти мне романы, – обронила она.

Тед кивнул.

Наконец вышла Глория. Тед знал, что случилось, и впервые в жизни сказал то, что нужно – то есть ничего. Он просто обнял жену – и она расплакалась. Через плечо Глории он видел: регистраторша за стойкой понимающе кивает. Увы, как это было свойственно Теду в те времена, его здравомыслия хватило ненадолго, и, усаживая Глорию в машину, он ляпнул: