Американские боги (пер. А.А.Комаринец)

Гейман Нил

– Билкис, – повторяет он, а потом поет голосом, для пения не подходящим, «Ты нематериальная девушка в материальном мире». Есть что-то заученное в его словах, будто он не раз разыгрывал этот диалог перед зеркалом.

Она перестает улыбаться, меняется в лице, которое становится мудрее, проницательнее, жестче.

– Чего тебе надо?

– Уже сказал. Сладкой любви.

– Я дам тебе то, что ты хочешь.

Ей нужно выбраться из лимузина. Машина едет слишком быстро, чтобы выпрыгнуть, открыв дверь, но она это сделает, если не сможет заговорить ему зубы. Что бы тут ни происходило,

ей это не нравится.

– Чего я хочу. Да. – Он медлит, проводит языком по губам. – Я хочу, чтобы мир был чист. Я хочу, чтобы завтра принадлежало мне. Я хочу эволюции, делегации полномочий, революции. Я хочу, чтобы мои люди вышли из зоны пониженного давления на высокое плато господствующих тенденций. Твой народ – подполье. Это неправильно. Мы должны сиять в свете прожекторов. Софиты спереди и сзади. Вы так долго сидели в глубоком подполье, что совсем ослепли.

– Меня зовут Эйша, – говорит она, – я не понимаю, о чем ты говоришь. На углу улицы работает еще одна девушка, это ее зовут Билкис, а не меня. Мы могли бы вернуться на Сансет, тогда получишь нас обеих…

– Эх, Билкис, – говорит он, театрально вздыхая. – Запас веры, на каком всем нам жить, ограничен. Люди уже достигли предела того, что могут нам дать. Граница веры.

А потом снова поет фальшиво и гнусаво «Ты девочка-аналог в мире цифровом».

Лимузин слишком быстро сворачивает за угол, и мальчишку швыряет на нее. Водитель скрыт за затемненным стеклом. Тут ее охватывает иррациональная уверенность, что машину никто не ведет, что белый лимузин едет сам собой через Беверли-Хиллз, будто Херби, «фольксваген»-букашка из диснеевского мультфильма.

Протянув руку, мальчишка стучит по затемненному стеклу.

Машина замедляет ход, и не успевает она еще остановиться, как Билкис уже толкает дверь и наполовину выпрыгивает, наполовину выпадает на асфальт. Она – на шоссе на склоне холма. Слева от нее круто вверх уходит холм, справа – обрыв. Она бежит вниз по шоссе.

Лимузин стоит неподвижно, урчит мотор.

Дождь начинает моросить, туфли на высоком каблуке скользят, грозя вывернуть ногу. Она скидывает их на бегу, а дождь льет все сильнее, и Билкис бежит, выискивая, где бы сойти с шоссе. Ей страшно. Да, у нее есть сила, но это магия голода, магия похоти. Она помогла ей выжить в этой стране, но в остальном ей нужно полагаться на острые глаза и острый быстрый ум, на свой рост и свою выдержку.

Справа от нее – металлическое заграждение по колено высотой, не позволяющее машинам, которые занесло, скатиться кувырком вниз со склона, а теперь по шоссе льет дождь, превращая его в реку воды, и стопы у нее начинают кровоточить.

Перед ней раскинулись огни Лос-Анджелеса, мигающая электрическая карта воображаемого королевства, небеса, распростершиеся у нее под ногами, и она знает: чтобы спастись, ей нужно только сойти с шоссе.

«Черна я, но красива, как шатры Кидарские. Я нарцисс Саронский, лилия долин, – беззвучно произносит она в дождь и в ночь. – Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви».

Молния зеленым раскалывает небо. Она оступается, скользит несколько футов, обдирая ногу и локоть, а поднявшись,

видит, как с холма на нее надвигается свет фар. Он приближается слишком быстро, и она не в силах решить: броситься ли вправо, где машина может размазать ее о склон, или влево, где можно упасть с обрыва. Она перебегает дорогу, собираясь вжаться во влажную землю, вскарабкаться наверх, но белый лимузин скользит, забирая задом вправо, по скользкому шоссе, черт, идет, наверное, под восемьдесят, может быть, даже летит по воде над шоссе, и она цепляется пальцами за землю и сорняки, вот сейчас она заберется наверх, она знает… но земля осыпается комьями, а вместе с ней падает на дорогу и Билкис.

Машина ударяет ее с такой силой, что гнется бампер, и подбрасывает в воздух будто куклу-варежку. Она приземляется на асфальт позади лимузина, и удар дробит ей таз, проламывает череп. Холодная дождевая вода бежит по ее лицу.

Она начинает проклинать убийцу: проклинает его молча, ибо не может шевельнуть губами. Она проклинает его дни и его сон, его жизнь и его смерть. Она проклинает его так, как способен проклинать только тот, кто сам наполовину демон по отцу.

Хлопает дверца машины. Хлюпают, приближаясь, шаги.

– Ты была аналог-девочка, – снова немелодично поет он, – в мире цифровом. – А потом говорит: – Мадонна траханая. Все вы мадонны траханые.

Он уходит.

Хлопает дверца машины.

Лимузин дает задний ход и задом медленно переезжает ее – в первый раз. Ее кости хрустят под колесами. Потом лимузин снова разгоняется с холма.

И когда наконец он уезжает – вниз со все того же холма, – на шоссе остается лишь размазанное красное мясо сбитой падали, в которой уже невозможно узнать человека, но вскоре и это смоет дождь.

Интерлюдия 2

– Привет, Саманта.

– Мэгс? Это ты?

– Кто же еще? Леон сказал, тетя Сэмми звонила, пока я была в душе.

– Мы хорошо поболтали. Он такой милашка.

– Да. Пожалуй, я его себе оставлю.

Мгновение стеснения для обоих, едва слышный треск или шепот в телефонных линиях, потом:

– Сэмми, как учеба?

– Нам дали неделю каникул. Отопление прорвало. Как дела в вашем уголке Северного Леса?

– Ну, у меня новый сосед. Он показывает фокусы с монетами. Колонка писем «Новостей Приозерья» в настоящее время печатает горячие дебаты о возможном потенциале перерайонирования городской земли у старого кладбища на юго-восточном берегу озера, и искренне ваша должна написать вычурное «От Редакции», излагая позицию газеты, при этом не оскорбляя ничьих чувств, а на самом деле по возможности скрывая, какова наша позиция.

– Звучит забавно.

– Совсем наоборот. На прошлой неделе пропала Элис Макговерн, старшая дочка Джилли и Стэна Макговернов. Милая девочка. Она несколько раз сидела с Леоном.

Рот открывается что-то сказать, закрывается снова, оставив несказанными вертящиеся на языке слова, а вместо этого произносит:

– Это ужасно.

– Да.

– Итак… – Поскольку нет ничего, что можно добавить что не причинило бы боли, она спрашивает: – Он симпатичный?

– Кто?

– Сосед.