Американские боги (пер. А.А.Комаринец)

Гейман Нил

– Лично я всегда считал делом чести не платить за них больше пяти, – сказал Среда, а потом повернулся к застывшей неподалеку официантке: – А теперь, дорогая, усладите наш слух описанием ваших роскошных десертов в день рождения Господа нашего.

Он уставился на нее почти плотоядно, словно ничто в меню не могло быть более соблазнительным лакомством, чем она сама. Тени было крайне неловко: у него на глазах старый волк выслеживал олененка, слишком юного, чтобы понимать, что если он не сбежит прямо сейчас, то окажется на полянке в глухом лесу и кости его добела очистят вороны.

Девушка снова покраснела и стала говорить, что сегодня

на десерт яблочный пирог «a la mode» («Это с ложечкой ванильного мороженого»), рождественский торт «a la mode» или красный с зеленым взбитый пудинг. Заглянув ей в глаза, Среда сказал, что возьмет рождественский торт «a la mode». Тень от десерта отказался.

– Так вот, – продолжал Среда, – афере «игра в скрипку» больше трехсот лет. Если правильно выбрать лоха, в нее и завтра можно будет сыграть в любом городе Америки.

– Мне казалось, ты говорил, будто твоя любимая афера уже непрактична, – возразил Тень.

– И то правда. Однако моя любимая не эта. Нет, моя любимая та, которую называли «игра в епископа». В ней есть все: напряжение, тонкая игра, элемент неожиданности. Иногда мне думается, что при небольшой модификации в нее еще можно… – Он задумался было, потом покачал головой. – Нет. Ее время прошло. Время действия, скажем, тысяча девятьсот двадцатый год. Место действия – любой город от среднего до большого – может, Чикаго, Нью-Йорк или Филадельфия. Мы в солидном ювелирном магазине. Человек в костюме священника – и не просто в сутане, а в епископском пурпуре – входит и выбирает ожерелье – великолепное и поразительное произведение искусства с бриллиантами и жемчугами – и платит за него дюжиной новеньких и хрустящих стодолларовых банкнот.

На верхней – пятнышко зеленых чернил, и владелец магазина, с извинениями, но настаивая на своем, отсылает пачку купюр для проверки в отделение банка на углу. Вскоре приказчик возвращается с деньгами. В банке сказали, что среди них нет ни одной фальшивки. Владелец снова извиняется, а епископ – сама любезность: мол, он прекрасно понимает проблему, сейчас в мире столько беззаконных и безбожных типов, такая кругом безнравственность и распутство – и бесстыдные женщины, а теперь еще подонки общества вылезли из сточных канав и воцарились на экранах синематографа, чего ещё ожидать от такого века? Ожерелье укладывают в футляр, и владелец прилагает все усилия, дабы не думать о том, зачем епископ покупает бриллиантовое ожерелье за тысячу двести долларов, и почему он платит за него наличными.

Епископ дружески с ним прощается и выходит за порог, и тут ему на плечо ложится рука. «Надо же! Мыльный! Ах ты, бездельник, снова взялся за старые штучки?» И толстый усталый коп с честным ирландским лицом заставляет епископа вернуться назад в ювелирный магазин.

«Прошу прощения, но этот человек ничего у вас сейчас не покупал?» – спрашивает коп. «Разумеется, нет, – заявляет епископ. – Скажите же ему». «Напротив, – говорит ювелир. – Он только что купил у меня ожерелье с бриллиантами и жемчугами и заплатил за него наличными». «Банкноты у вас в магазине?» – осведомляется коп.

И так ювелир достает двенадцать стодолларовых банкнот из кассы и отдает их копу, который, поглядев их на свет, восхищенно качает головой: «Ах, Мыльный, Мыльный, – говорит он, – эти лучшие, какие ты сумел изготовить! Ты истинный мастер, Богом клянусь!»

Лицо епископа расплывается в самодовольной улыбке. «Ты ничего не сможешь доказать, – говорит он. – И в банке сказали, что они в

порядке. Это самая настоящая зелень». «Уверен, что сказали, – подхватывает коп, – но сомневаюсь, что всех клерков предупредили о том, что Сильвестр Мыльный снова объявился в городе, или о том, сколь превосходные банкноты он подсовывал в Денвере и Сент-Луисе». И с этими словами он запускает руку в карман епископа и достает оттуда ожерелье. «Жемчуга и бриллиантов на двенадцать сотен в обмен на бумагу и чернила за пять центов, – говорит полицейский, по всей видимости, философ по натуре. – И еще выдает себя за священнослужителя. Постыдился бы». Тут он надевает на епископа, который, как теперь ясно, вовсе не епископ, наручники и уводит его из магазина, но прежде выписывает ювелиру расписку на ожерелье и тысячу двести поддельных долларов. Это же, в конце концов, вещественные доказательства.

– А они правда поддельные? – спросил Тень.

– Разумеется, нет! Свежие банкноты прямо из банка, только на парочке – отпечаток пальца и размазанные чернила, чтобы сделать их поинтереснее.

Тень отпил кофе, который оказался хуже тюремного.

– Так коп, по всей видимости, полицейским не был. А ожерелье?

– Вещественное доказательство, – сказал Среда, откручивая крышку солонки, перед тем как высыпать на стол горку соли. – Но ювелир получает расписку и заверения, будто ожерелье ему вернут как только Мыльный предстанет перед судом. Его поздравляют как примерного гражданина, а он, размышляя, какую историю расскажет завтра вечером на собрании клуба «Чудаки», смотрит, как полицейский выводит из магазина мошенника, разыгрывавшего из себя епископа, и уносит в одном кармане тысячу двести долларов, а в другом – ожерелье на ту же сумму, как они направляются к полицейскому участку, где их, разумеется, и духу не будет.

Вернулась убрать со стола официантка.

– Скажите мне, дорогая, – обратился к ней Среда, – вы замужем?

Девушка покачала головой.

– Удивительно, что юную леди столь редкостного очарования еще не увели под венец.

Он чертил пальцем в рассыпанной на столе соли маленькие, толстые, похожие на руны значки. Официантка безвольно стояла подле него, напоминая теперь Тени не олененка, а скорее юного кролика, пойманного светом фар грузовика и застывшего от страха и нерешительности.

Среда понизил голос, так что даже Тень, сидевший через стол от него, едва расслышал:

– Во сколько вы кончаете работу?

– В девять. – Она сглотнула. – В половине десятого, самое позднее.

– И как называется лучший мотель в ваших краях?

– «Мотель 6». Но он не слишком…

Кончиками пальцев Среда легонько коснулся тыльной стороны ее ладони, оставляя на коже крупинки соли. Она даже не попыталась их стряхнуть.

– Нам, – сказал Среда, голос которого теперь превратился в едва слышный рокот, – он покажется дворцом удовольствий.

Официантка, глядевшая на него во все глаза, прикусила тонкую губу, потом, помедлив, кивнула и сбежала на кухню.

– Послушай, – сказал Тень, – она же на вид почти малолетка.

– Юридический возраст никогда меня особо не интересовал. И она мне нужна не ради нее самой, но просто, чтобы немного взбодриться. Даже царю Давиду было известно, что есть один рецепт, как разогреть старую кровь: поимей девственницу, потом позвони мне утром.

Тень поймал себя на том, что спрашивает себя, была ли девственницей блондинка вечерней смены в мотеле в Игл-Пойнте.