Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси
Шрифт:
Тогда они ложатся у обочины дороги и начинают ласкаться, смеяться и дурачиться, и когда Ананси получает свое, Птица говорит:
— И в чем же твой секрет, Ананси?
— Ну, я никому не собирался его рассказывать, но тебе — ладно, так и быть. Вон в той яме — травяная ванна. Смотри, я бросаю в нее вот эти коренья и вот эти травы. Любой, кто там полежит, будет жить вечно и никогда больше не испытает боли. Я немного в ней помок и теперь резв, как козлик. Но сомневаюсь, что позволю кому-то еще залезть в мою ванну.
А Птица бросает один только взгляд на бурлящую воду и одним
— Тут ужасно жарко, Ананси, — говорит она.
— И должно быть жарко, чтобы травы сделали свое доброе дело, — отвечает Ананси.
Потом берет крышку и накрывает ею котел. Крышка тяжелая, к тому же поверх нее Ананси кладет большой камень, чтобы еще больше ее придавить.
«Вам! Бим! Бом!» — бьется из котла Птица.
— Если я выпущу тебя сейчас, — кричит Ананси, — пропадет целебное действие ванны. Просто расслабься и почувствуй, как становишься все здоровее.
Но Птица то ли его не расслышала, то ли ему не поверила, потому что еще некоторое время стучала и толкала крышку. А потом все стихло.
Тем вечером Ананси и его семья вдоволь наелись вкуснейшего супа, в котором плавала вареная Птица. И еще много дней они не голодали.
С тех пор птицы едят пауков, когда видят, и птицы и пауки никогда не станут друзьями.
В другой версии сказки Ананси тоже уговорили залезть в котел. Все сказки — про Ананси, но он не всегда выходит победителем.
Глава восьмая,
в которой полный кофейник оказывается как нельзя кстати
Если неведомые силы замышляли что-то против Паука, сам Паук про это ничего не знал. Напротив, он радовался жизни в шкуре Толстого Чарли. Он так развлекался в обличье Толстого Чарли, что даже спрашивал себя, и как раньше до такого не додумался. А ведь это гораздо веселее, чем бочка мартышек [150] .
Больше всего в «бытности Толстым Чарли» Пауку нравилась Рози.
150
Несколько лет назад Паука очень разочаровала бочка мартышек. Ничего интересного с бочкой не происходило, оттуда только доносились всякие любопытные звуки, а когда они прекратились и мартышки уже совсем ничего не делали — разве что на каком-то молекулярном органическом уровне, — пришлось избавляться от них глухой ночью. — Прим. авт.
До сих пор Паук считал женщин более-менее взаимозаменяемыми. Им не называют настоящего имени и не дают адреса, во всяком случае, того места, где собираются задержаться больше недели, ну разве что телефон одноразового мобильного. Женщины были забавой, украшением и потрясающим аксессуаром, но там, откуда они берутся, всегда есть еще. Они — как миски с гуляшом на лейте конвейера: покончив с одной, просто выбираешь следующую и ложкой накладываешь сметану.
Но Рози…
Рози отличалась от всех.
Он не мог бы сказать, чем и как. Раз за разом пытался определить, почему она такая особенная, но тщетно. Когда она была рядом, он чувствовал себя иначе, словно видя себя ее глазами, становился гораздо
Пауку нравилось знать, что Рози известно, где его найти: от этого становилось спокойно на душе. Он упивался ее податливыми округлостями, тем, что миру она желала только добра, и тем, как она улыбалась. Все в Рози было замечательным, но, как начал он понемногу узнавать, оставалась одна загвоздка: ее мама. В тот самый вечер, когда за четыре тысячи миль от Лондона Толстый Чарли мучился из-за путаницы с билетами, Паук сидел в квартире мамы Рози и узнавал ее хозяйку с плохой стороны.
Он привык, что может чуточку подтолкнуть реальность: нужно просто показать ей, кто тут главный. Обычно хватало самой малости. Но он никогда не сталкивался с человеком, который так прочно укоренился бы в собственной реальности, как мама Рози.
— Кто это? — подозрительно спросила она, как только Рози с женихом переступили порог.
— Я Толстый Чарли Нанси, — сказал Паук.
— Почему он так говорит? — удивилась мама Рози. — Кто это?
— Я Толстый Чарли Нанси, ваш будущий зять, и я вам очень нравлюсь, — с полнейшей убежденностью повторил Паук.
Чуть заколебавшись, мама Рози моргнула и уставилась на него во все глаза.
— Вы, возможно, Толстый Чарли, — неуверенно сказала она. — Но вы мне не нравитесь.
— А должен бы, — улыбнулся Паук. — Я просто создан, чтобы нравиться. Мало на свете найдется людей, которые нравились бы так, как я. Правду сказать, я бесконечно всем нравлюсь. Люди сходятся на собрания, лишь бы пообсуждать, как я им нравлюсь. У меня есть несколько наград и медаль одной маленькой страны в Южной Америке, что воздает должное тому, насколько я всем нравлюсь, и моей головокружительной чудесности. Конечно, у меня их с собой нет. Все медали я держу в ящике для носков.
Мама Рози потянула носом воздух. Она не понимала, что происходит, но что бы оно ни было, ей это не нравилось. До сих пор она считала, что раскусила Толстого Чарли. Наедине с собой она признавалась, что вначале она не совсем верно себя повела: вполне возможно, Рози не привязалась бы так к нему, если бы после первой же встречи она не выразила бы свое мнение столь громогласно. «Он неудачник, — сказала тогда мама Рози. — Уж я-то страх чую, как акула кровь через весь залив». Но ей не удалось уговорить Рози его бросить, и теперь она изменила стратегию, перехватив контроль за подготовкой к свадьбе, чтобы как можно больше испортить Толстому Чарли жизнь, и с мрачным удовлетворением размышляла о статистике разводов по всей стране.
Теперь же творилось что-то странное, и маме Рози это не нравилось. Толстый Чарли перестал быть ранимым увальнем. Увидев вместо него новое, во всех смыслах зубастое существо, мама Рози растерялась.
А вот Пауку пришлось потрудиться.
Большинство других людей ничего вокруг себя не замечают. Но мама Рози — не большинство. Она все замечала. Сейчас она мелкими глотками пила горячую воду из фарфоровой чашечки и знала, что минуту назад проиграла стычку — хотя и не могла бы сказать, как так получилось или из-за чего произошло столкновение. Поэтому следующую свою атаку она перенесла на уровень выше.