Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
Откуда произошли все эти ужасные избиения целых народов, мужчин, женщин и детей, которыми полна Библия, кровавые гонения, смертные мучения и религиозные войны, которые с того времени не раз заливали Европу кровью и засыпали пеплом, — откуда произошли они, если не из нечестивой вещи, называемой религией откровения, и той чудовищной веры, что бог говорил с человеком? Библейский обман был причиной одной, а ложь [Нового] завета — другой.
Некоторые христиане утверждают, что христианство не было установлено силой меча. Но о каком времени они говорят? Невозможно, чтобы двенадцать человек могли начать с меча; у них не было для этого силы. Но как только исповедующие христианство стали достаточно сильны, они не замедлили
Кроме того, христианство первоначально основывает себя на Библии, а Библия была установлена мечом, причем в самом худшем его применении — не устрашением, а истреблением. Иудеи не обращали [в свою веру]; они всех убивали. Библия — предок [Нового] завета, и обе книги называются словом божьим. Христиане читают обе книги; священники проповедуют по обеим книгам, и то, что именуется христианством, создано из обеих книг. Значит, ложно говорить, что христианство не было установлено мечом.
Единственная секта, которая не практиковала гонений, — квакеры, и единственное возможное основание этого — то, что они скорее деисты, чем христиане. Они не особенно верят в Иисуса Христа и называют Священное писание мертвой буквой. Если бы они называли его худшим именем, то были бы ближе к истине {56}.
Каждый человек, почитающий творца и желающий сократить каталог искусственных несчастий и устранить причину, которая густо посеяла гонения среди человечества, обязан отвергнуть все идеи религии откровения как опасную ересь и нечестивый обман.
Что узнали мы из так называемой религии откровения? Ничего полезного человеку и все, что позорит его создателя. Чему учит нас Библия? Разбою, жестокости и убийству. Чему учит нас [Новый] завет? Верить, что всемогущий растлил обрученную женщину, и вера в это прелюбодеяние именуется верованием [в бога].
Что касается фрагментов, посвященных нравственности, которые редко и беспорядочно рассеяны в этих книгах, то они не относятся к этой так называемой религии откровения. Они естественно диктуются сознанием и являются узами, скрепляющими общество, без которых оно не может существовать, и они почти одни и те же во всех религиях и всех обществах.
[Новый] завет не учит нас ничему новому по этому предмету, а где он пытается превзойти уже известное, он становится жалким и смешным. Учение о прощении обид намного лучше выражено в Притчах, которые представляют собой сборник как языческих, так и еврейских пословиц, чем в [Новом] завете. Там сказано: «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою» [30] (Притчи, гл. 25, ст. 21).
Когда же в Новом завете говорится: «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую», это убивает достоинство прощения и превращает человека в собачонку.
30
В так называемой нагорной проповеди Христа (в Евангелии от Матфея), где среди других хороших вещей много этой притворной морали, ясно сказано, что учение о прощении или воздержании от мщения за обиды не было частью иудейской доктрины. Но поскольку эта доктрина находится в Притчах, то, согласно этому утверждению, она должна была быть заимствована у язычников, от которых узнал ее Христос. Те, кого иудеи и христианские идолопоклонники называли язычниками, имели гораздо лучшие и более ясные идеи справедливости и нравственности, чем те, которые нам приходится находить в Ветхом завете,
Любовь к врагам— другая догма притворной нравственности, и, собственно, она бессмысленна. Человек, как нравственное существо, обязан не мстить за обиду; это равно хорошо в политическом смысле, ибо возмездию нет конца; каждый мстит другому и называет это справедливостью. Но любовь, пропорциональная обиде, если бы ее и можно было проявить, была бы наградой, предлагаемой за преступление. Кроме того, слово врагислишком смутно и общно, чтобы быть использованным в качестве нравственного принципа, который всегда должен быть ясным и определенным, как пословица.
Если один человек является врагом другого по ошибке или из предрассудка, как в случае религиозных убеждений, а иногда и в политике, то такой человек отличается от врага, имеющего преступные намерения в сердце. Мы также обязаны — и это способствует нашему спокойствию — истолковывать все, насколько возможно, в лучшую сторону. Но даже этот его [врага] ошибочный мотив не представляет собой основания для любви со стороны другого. Сказать же, что мы можем любить по собственной воле, без оснований к тому, невозможно в нравственном и физическом отношении.
Нравственность оскорбляется предписанием ей обязанностей, которые, во-первых, невозможно выполнить, а во-вторых, если бы их и можно было выполнить, стали бы источником зла, или, как ранее говорилось, были бы наградой за преступление. Принцип все, чего вы хотите, чтобы люди делали вам, делайте имне подразумевает странного учения о любви к врагам; никто не рассчитывает быть любимым за свое преступление или враждебность.
Те, кто проповедует учение о любви к своим врагам вообще, являются величайшими гонителями и поступают последовательно, действуя таким образом. Ведь учение это лицемерно, а поступать обратно тому, что проповедуешь, естественно для лицемерия.
Со своей стороны я отказываюсь принять это учение и рассматриваю его как притворную или вымышленную нравственность. При этом нет человека, который мог бы сказать, что я преследовал его или кого-либо еще или какую бы то ни было группу людей, будь то во время Американской революции или Французской, а также что я в каком-то случае воздал злом за зло. Но никто не обязан отвечать хорошим действием на дурное или воздавать добром за зло. А где это случается, там имеет место добровольный акт, а не обязанность.
Нелепо также предположить, что такое учение может составлять часть религии откровения. Мы подражаем нравственному характеру творца, прощая друг другу как он прощает всем. Указанное же учение подразумевало бы, что он любит человека не пропорционально его хорошим качествам, а пропорционально дурным.
Если мы рассмотрим наше положение здесь, в этом мире, то должны будем увидеть, что нет никакого повода для такой вещи, как религия откровения. Что мы хотим знать? Разве мироздание, Вселенная, которую мы созерцаем, не проповедует нам о всемогущей силе, которая управляет целым? И не очевидно ли, что это мироздание несравненно сильнее впечатляет наши чувства, чем то, что мы можем прочесть в книге, которую каждый мошенник может написать и назвать словом божьим? Что же касается нравственности, то представление о ней существует в сознании каждого человека.