Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований. Книга VIII
Шрифт:
Аделсон не осуществил фотографирование ран на голове Мэрилин Шэппард. Внятного объяснения того, почему это не было сделано, адвокат так и не получил. Между тем, фотография раны способна многое рассказать об оружии, которым причинялось ранение. В 50-е года прошлого века практика фотографирования ран с соблюдением стандартных условий уже существовала во всех цивилизованных странах мира. Такие снимки тогда и сейчас называются "детальными" и представляют собою особую разновидность криминалистической фотографии. Правила их выполнения отличаются от тех, которыми руководствуются криминалисты при осуществлении "ориентирующей", "узловой" или "обзорной" фотосъёмки. (Снимки выполняются по правилам масштабной фотосъёмки с прикладыванием мерной линейки и соблюдением параллельности плоскости фотоплёнки и снимаемого объекта; изображаемый объект должен занимать весь кадр; если имеется орудие преступления —
Эти фотографии из старых отечественных учебников криминалистики демонстрируют правила выполнения детальных фотоснимков ранений. Самый левый снимок показывает связь профиля орудия убийства с производимой им раной. Остальные снимки представляют собой детальные фотографии ранений из реальных уголовных дел. Отечественные криминалисты уже с 20-х гг. прошлого века осуществляли подобное фотографирование ранений жертв. Американцы этого не делали даже в 50-е годы. Впрочем, мало кто знает, что и дактилоскопирование преступников в России началось гораздо раньше, чем в Великобритании, которая традиционно считается пионером этой отрасли криминалистики.
Оказалось, что судебный медик толком не исследовал вопрос о возможном изнасиловании жертвы, ограничившись одним лишь внешним осмотром половых органов. Из текста представленного заключения следовало, что Мэрилин Шэппард не подвергалась грубому анальному и вагинальному изнасилованию, но подобное утверждение вовсе не отменяло возможности полового акта непосредственно перед смертью. Поисков спермы Аделсон не проводил, что представлялось очень странным, принимая во внимание специфику дела. Своё решение не проводить анализов медик объяснил тем, что со слов коронера пришёл к выводу о невозможности изнасилования: ноги жертвы были спущены с кровати на пол, а над её тазовой областью располагалась массивная деревянная распорка, исключавшая возможность коитуса с лежавшей в кровати женщиной.
В целом Корригану-старшему удалось продемонстрировать суду некомпетентность или по крайней мере неполноту проведённой Лестером Аделсоном работы.
Уже этот эпизод показал, что защита намерена предельно жёстко и даже формально защищать интересы обвиняемого, а стало быть, на лёгкое разоблачение, подобное тому, что случилось на следствии у коронера, обвинению теперь рассчитывать не придётся.
После допроса патологоанатома последовало приглашение к даче показаний Нэнси и Дональда Ахерн. Ничего примечательного их утверждения не содержали — супруги повторили знакомый уже рассказ о событиях последнего дня жизни Мэрилин Шэппард. Нэнси упомянула о том, что погибшая якобы подумывала о разводе с мужем, о чём и рассказала свидетельнице как раз накануне убийства. Адвокат попытался было заявить протест, поскольку данное заявление делалось "с чужих слов" и не подтверждалось показаниями других свидетелей (Дональд Ахерн заявил, что не может вспомнить такого разговора). Протест Корригана, впрочем, был судьёю отклонён, хотя формально адвокат в своих рассуждениях был совершенно прав. Столь серьёзные заявления, не подкрепляемые свидетельствами других лиц или документально, не должны приниматься к сведению судом.
После этого последовали допросы Спенсера и Эстер Хоук, полицейского Дренкхана, начальника полиции Бэй-виллидж Итона и, наконец, Ларри Хоука (того самого 16-летнего юноши, который нашёл зелёный мешок за домом Шэппардов). Показания Спенсера Хоука обогатились воспоминанием, о котором тот никогда не упоминал прежде. По его словам, он лично слышал, как Ричард Шэппард, примчавшийся к брату рано утром 4 июля 1954 г. спросил того после осмотра спальни: "Признайся, ты это сделал?" Ответа Спенсер не слышал, но постановка такого вопроса показалась и ему, и обвинителю весьма красноречивой.
Впрочем, сам по себе этот вопрос (даже если он и был задан) ничего не доказывал и никого не разоблачал. Вообще же, обвинительный накал падал с появлением каждого нового свидетеля; строго говоря, трое последних из упомянутых лиц — Дренкхан, Итон и Ларри Хоук — вообще не сказали ничего обличительного в адрес Сэма Шэппарда.
Наконец, 16 ноября 1954 г. место для дачи показаний занял коронер Сэмюэль Гербер. С апломбом он рассказал о расследовании, в котором принимал участие, о личном осмотре трупа, о своём
В общем, нельзя не признать того, что Уильям Корриган-старший сполна отплатил коронеру за собственное унижение при рассмотрении дела коронерским жюри и постыдное выдворение из зала. Гербер оказался раздавлен допросом защиты, сполна обнаружив собственную самонадеянность и некомпетентность.
Допрошенный после коронера детектив Шоттк попытался поддержать линию обвинения. Он заявил, что Сэм Шэппард, не зная, как лучше себя вести и какую линию поведения выбрать, в первые дни после убийства его супруги видоизменял даваемые показания. По мнению Шоттка, именно из-за сомнений в том, какую версию событий предпочесть, Шэппард вплоть до 8 июля уклонялся от дачи показаний под присягой и записью в протокол.
Что и говорить, подобное утверждение выглядело серьёзным упрёком обвиняемому. Однако уже следующий свидетель — помощник шерифа округа Кайохога Карл Россбах — опроверг сказанное Шоттком. Россбах без лишних затей, что называется, "на голубом глазу", заявил, что Сэм Шэппард "всё время оставался последователен в своих объяснениях", хотя и добавил, что ему лично они не казались исчерпывающими.
В целом же нельзя не признать, что первые две недели процесса прошли под знаком явного превалирования защиты над обвинением. Вызванные прокуратурой свидетели заметно пасовали, не выдерживая той роли, которая им отводилась. Яркого, убедительного разоблачения женоубийцы не получалось; сенсационный процесс всё менее казался сенсационным.
Перелом, казалось, наступил, когда после Россбаха обвинение вызвало для дачи показаний Лестера Ховерстоуна, старинного, ещё со школьной поры, друга Сэма Шэппарда. С самого начала процесса заявление Ховерстоуна в качестве свидетеля обвинения удивило защиту, поскольку Шэппард пребывал в твёрдой уверенности, что тому решительно нечего сказать обличительного в его адрес. Оказалось, Сэм-старший недооценил друга.
Во-первых, Ховерстоун заявил, что Шэппард признался ему в своём намерении развестись с женою. Это признание якобы он услышал от обвиняемого за два дня до гибели Мэрилин.
Во-вторых, школьный друг сообщил во время допроса, будто слышал, как братья Ричард и Сэм Шэппард во время пребывания последнего в больнице обсуждали, какие показания надлежит давать Сэму во время допроса. По смыслу сообщения Ховерстоуна получалось, что братья готовились представить правоохранительным органам фальсифицированную версию событий.
Фактически допросом Ховерстоуна разоблачительный напор обвинения иссяк. Далее судом заслушивались лица, способные описать физическое состояние Сэма Шэппарда после событий ночи с 3 на 4 июля. Сначала выступил невропатолог Хекстер, освидетельствовавший обвиняемого 5 июля; он признал утрату у Шэппарда рефлексов в бёдрах и брюшине, что указывало на серьёзность травмы позвоночника. Врач заверил, что симулировать утрату рефлексов невозможно, а значит, Шэппард на самом деле находился на грани развития паралича. К счастью для него, лечение оказалось своевременным, квалифицированным и успешным, благодаря чему он не стал инвалидом. После Хекстера допрашивались детектив-криминалист Грабовский и судебно-медицинский эксперт из ведомства коронера Мэри Коэн: оба свидетеля имели возможность наблюдать Шэппарда в больнице. Они заявили, что обвиняемый действительно чувствовал себя очень плохо, испытывал боли, получал сильные болеутоляющие лекарства. То есть версия о возможной симуляции травмы фактически отпала, даже не родившись. Со стороны обвинения никто даже и не заикнулся о том, что Шэппард вовсе не был столь болен, как хотел казаться.