Американский доктор из России, или история успеха
Шрифт:
— Я себя так дорого ценить пока не могу. Пусть будет за первый прием сто, а за последующие — по пятьдесят…
— Нет, ты не можешь брать так мало по сравнению с тем, что берут остальные.
— О'кей, сколько берет Френкель?
— Он как раз берет меньше других. Он считает несправедливым заставлять пациентов много доплачивать, поэтому за первый визит берет 175, а за последующие — по 125.
Но если он, известный профессор, президент и главный хирург госпиталя, берет столько, то мне в начале моей практики, наверняка нужно брать меньше. Я сказал:
— Тогда
Мошел улыбнулся:
— О'кей, пожалуй, для начала это будет правильно. Говорил я тебе, что сделаю тебя миллионером? Так вот, Владимир, ты уже на пути.
— Спасибо на добром слове. Знаешь, в России есть поговорка: «Богатеет не тот, кто много зарабатывает, а тот, кто мало тратит».
— Как, как? Скажи еще раз, — расхохотался он. — Ладно, ты можешь позволить себе тратить…
Получать большие деньги приятно, но просить с пациентов доплату казалось мне неудобным: как это делать? Во мне еще жили советские привычки. Но Мошел дал инструкцию Изабелле, что она сама, а не я, должна брать деньги с пациентов. Просить деньги и она не привыкла и была немного смущена, но это входило в ее обязанности.
При записи пациентов на прием Изабелла по телефону спрашивала, какая у них страховка, и сообщала им, сколько я беру. На приеме они давали ей страховое удостоверение, и она посылала его номер в компанию. Оттуда месяца через два-три приходил чек. Но ей почти не приходилось просить у них дополнительные деньги: к моему удивлению, большинство страховых компаний оплачивали визиты почти полностью, а разница в 20–30 долларов не составляла проблем для американцев.
Правда, неудобно ей было отказывать в частном приеме русским иммигрантам. Особо настойчивыми были одесситы, жившие в районе Брайтона. Мне приходилось слышать, как Изабелла вела с ними беседы.
— Хэлло, кабинет доктора Голяховского, — говорила Изабелла по-английски и тут же переходила на русский. — Да, слушаю вас.
— Я хочу поговорить с доктором Голяховским.
— Как ваше имя и о чем вы хотите говорить с ним?
— А вам какое дело?
— Я его секретарь и должна сказать ему, кто и зачем звонит.
— Таки я вам скажу: я хочу попасть на прием к доктору.
— На что вы жалуетесь, какая у вас проблема?
— Слушайте, зачем я буду говорить это вам? Я скажу это самому доктору.
— Но, чтобы записать вас на прием, я должна знать, какая у вас проблема.
— Будьте уверены, у меня столько проблем со здоровьем, что мы с ним договоримся.
— Я не могу вас записать просто так, доктор не может терять время на приеме.
— Слушайте, что это значит — терять время?! У меня есть страховка «Медикейд», ему заплатят. А если ему будет мало, то можете приписать мне лишний визит, у нас на Брайтоне все доктора так делают.
У Изабеллы начинал дрожать голос:
— «Медикейд» работу доктора в офисе не оплачивает. И, пожалуйста, не подсказывайте, как мне работать.
— Подумаешь, какая гордая — «не подсказывайте»!
— Мой доктор не хуже, а лучше других. Но это страховка, которая дается неимущим, — объясняла, волнуясь, Изабелла.
— Неимущим? А если неимущим, то почему в Бруклине другие врачи-иммигранты принимают «Медикейд» и очень хорошо на этом зарабатывают?
— Я не могу вам объяснить, почему они его принимают. У нас его не принимают.
У Изабеллы истощалось терпение.
— Слушайте, секретарша, вы мне говорите про мои проблемы, а я вам скажу, какая у вас проблема: вы сами не хотите, чтобы меня посмотрел доктор.
— При чем тут я?! Доктор вас посмотрит в клинике, там он всех больных смотрит сам, но только вместе с резидентами.
От подобных разговоров Изабелла обессиливала:
— Владимир, сколько ж терпения нужно на этих русских!
Я старался успокоить ее шуткой:
— Изабелла, только не появляйтесь на Брайтоне, они вас побьют.
— Да я туда, к этим, ни за что не появлюсь, — уже смеялась она.
Высокие расценки за прием, какие были у нас, есть только в Нью-Йорке, да и то не во всех госпиталях. Нью-Йорк — центр медицины всей Восточной Америки, в нем расположено 15 процентов всех медицинских учреждений страны. И доктора здесь в случае суда должны платить самую высокую страховку от ошибок. От этого и возрастает стоимость лечения. В других крупных городах, в каждом штате и даже в каждом графстве (районе) свои расценки, и они гораздо ниже. Стоимость операций и стационарного лечения в госпитале в Нью-Йорке также выше, чем в целом по стране. Хирургическое лечение в среднем стоит от 30 до 150 тысяч долларов.
Система оплаты труда докторов довольно сложная, и мы с Изабеллой не быстро с ней освоились. Она спрашивала:
— Владимир, сколько вы назначите за эту операцию?
— Изабелла, давайте заглянем в наш кондуит со шкалой расценок.
Толстый справочник с расценками есть у каждого секретаря.
Вместе мы начинали искать название операции и все ее варианты. Если по шкале расценок получалось, что стоимость операции может быть от трех до четырех тысяч, я говорил Изабелле:
— Давайте просить четыре. Что для этого нужно?
— Надо составить описание операции так, чтобы было ясно, какая именно манипуляция из нее наиболее сложная, за нее заплатят 100 процентов, за вторую и третью по важности — по 50 процентов.
Это еще один интересный штрих: уметь так составлять описание операции, чтобы наиболее высоко оплачиваемая манипуляция шла первой. Я не сразу с этим освоился, но потом научился у своих коллег, которые получали гораздо больше денег за те же самые операции.
В конце месяца Изабелла, как и все секретари, собирала чеки и наличные, которые я заработал, и сдавала все в администрацию. Оттуда мне присылали один чек, с вычетом 27,5 процента за аренду офиса и еще 3 процента на социальное обеспечение.