Американский доктор из России, или история успеха
Шрифт:
— Доктор, сколько вы возьмете за эту операцию?
Если бы это было в Нью-Йорке, операция по страховке могла стоить пять-шесть тысяч долларов (из которых почти половину составили бы налоги). Но в той бедной стране таких расценок не было. Новые детали аппарата я повезу с собой и оставлю там — это тоже стоит денег и усилий. Прикинув все, я сказал:
— Две тысячи мне и пятьсот долларов моему ассистенту.
Не знаю, может и это для них было много, но ведь я должен был бросить работу на несколько дней, терпя убытки. Своих больных в госпитале
Лететь в Гватемалу пять часов, трасса проходит над Карибским морем. Сделав пересадку в Майами, во Флориде, мы летели над Кубой. Джордж извелся, с тоской глядя сверху на свою родину. Подлетая к столице, городу Гватемала, я впервые увидел курящийся вулкан — из его кратера столбом валили клубы пара. Зрелище очень внушительное. Последнее сильное извержение, в 1917 году, разрушило город, и он был заново отстроен. Но еще больше, чем от вулканов, население страны страдает от постоянных гражданских войн. Периодически Америка своим военным присутствием подавляет разногласия, но в том году мы с Джорджем летели в самый разгар ведущейся там войны.
В небольшом новом аэропорту нас встречал улыбающийся Гуларте. Он поправился и выглядел бодро. С ним были его переводчица и подруга Ирма, высокая блондинка, совсем не похожая на гватемальских женщин — темноволосых коротышек. Оказалось, что она — немка по национальности, но родилась в Гватемале от родителей — нацистских беженцев, которых здесь было много. Чуть поодаль стояла группа его сотрудников и родственников, а также четыре автоматчика в камуфляже. Мне объяснили, что они будут нашей охраной 24 часа в сутки. Такой опеки надо мной еще не было!
Нам с Джорджем предоставили автомобиль, за нами по пятам следовала военная машина с охраной. В городе около семисот тысяч жителей, потомков майя, а во всей стране — около семи миллионов. Люди темнокожие, небольшого роста, с широкими лицами и раскосыми глазами. Толпа на улицах серая и грязная, но ближе к центру города люди выглядели приличней. Кое-где сохранились памятники колониальной архитектуры, с колоннами и портиками, но сильно запущенные. В центре мы проезжали через просторную площадь для парадов (как же диктаторам править без парадов!). На одной стороне — роскошный дворец президента, на другой — громадный крытый базар. Гостиница двенадцатиэтажная, современная, у нас отдельные номера. Мы спустились в ресторан и увидели, что машина с автоматчиками осталась у входа; они сидели, не шелохнувшись. Я сказал Джорджу:
— Надо послать им какую-нибудь еду, они ведь проголодаются.
— Я скажу Гуларте, пусть он побеспокоится.
— Неудобно заставлять его платить за нашу охрану, я сам куплю им что-нибудь.
И все дни, что мы там были, я подкармливал тех автоматчиков.
Министр Гуларте с семьей ждал нас за большим столом. К Ирме присоединилась ее мать, настоящая немецкая frau. Ее вывезли из Германии в 1945-м, еще ребенком. За ужином выяснилось, что они преподают в так называемой австрийской школе, почетным директором которой являлся Гуларте. К чему бы
— Можно мне посетить эту школу?
Гуларте задумался ненадолго:
— Для моего доктора можно сделать исключение.
Операция была назначена назавтра в полдень. Мы поехали в больницу заранее, чтобы осмотреться. Машина охраны следовала за нами. Это был довольно старый одноэтажный кирпичный дом, похожий на районные советские больницы. Операционная примитивная, но у нас были с собой все необходимые инструменты. Джордж с энтузиазмом обсуждал все детали с местным хирургом и операционной сестрой. На ходу он бросил мне:
— Владимир, до чего приятно все время говорить на испанском!
Его возбуждала ситуация — из резидента он вдруг стал приглашенным специалистом. Все шло гладко. Пока мы оперировали, из двора через окна заглядывали больные в серых пижамах. За три часа мы сменили один аппарат на другой, так, чтобы не повредить начавшемуся сращению кости.
На вечер нас пригласил к себе местный хирург, а днем повезли в пригород, в ту самую австрийскую школу. В красивой пальмовой роще — поселок с аккуратными белыми домиками немецкого типа, чистыми песчаными аллеями и спортивными площадками. Все дети белоголовые, высокие, в них нет ничего общего с гватемальцами. И преподаватели — почти все немцы. Я спросил:
— Почему школа называется австрийской?
Ирма и ее мать замялись:
— Ну, знаете, чтобы не называть ее немецкой, не вызывать ненужной негативной реакции.
— Кого принимают в школу?
— По отбору, конечно, но больше детей иммигрантов из Европы.
(Ага, внуков нацистов, понял я.)
— Только из Гватемалы?
— Нет, еще из Бразилии, Боливии и других южноамериканских стран.
(Получалось, что отовсюду, куда скрылись после Второй мировой войны фашистские преступники.)
— На каком языке ведется преподавание, на испанском?
— Нет, зачем же, испанский дети и так знают. Здесь им преподают на немецком и на английском.
При входе в главное здание висел портрет австрийца Курта Вальдхайма, тогдашнего Генерального секретаря ООН. Оказалось, он посещал эту школу, был ее патроном.
Позднее выяснилось, что в гитлеровские времена он был лейтенантом немецкой армии и даже участвовал в депортации невинных людей, за что его, хоть и с опозданием, морально осудили во всем мире.
В кабинете директора нас угостили вкусными белыми немецкими булками с немецкой колбасой и чаем. Я попросил, чтобы несколько булок отнесли ожидавшим нас перед школой автоматчикам.
В общем, было ясно, что в глубине маленькой Гватемалы скрывалось ядро немецкой культуры, ее культивировали здесь бывшие военные преступники и их дети. Возможно, многие из учеников когда-нибудь вернутся в Германию. Это был удивительный пример живучести национальных традиций, несмотря на все политические и военные пертурбации, в абсолютно чужих условиях. Так сохранялся дух всех погибших цивилизаций.